Децимация

– Отоварят, – хмуро и неясно ответил тот, и Сергей понял, что на каждом заводе и предприятия такие трудности, несмотря на то, что Петр и отец хвалили свои места работы. Сергей сел за стол и, не обращаясь ни к кому конкретно, стал говорить:

– Стояли мы в Подолии. А там полно беженцев из Галиции. Они семьями стояли возле нас. Ихни дети приходили к нам худые, грязные, голодные, неодетые… с котелками, глечиками… так мы с солдатами брали по неполной миске, а остатки кашевар разливал детям и стариками. Ели мы во дворе, а дитё стоит молча ждет, что ему останется от нас. Другие прямо просили: «Дядько оставь? У мэнэ матка хворая, сестричко другий день не снедала». Кусок в горло не лез. Посмотришь на них, отдашь свое и голодный ходишь. Убил бы тех, кто войны развязывает.

Антонина посмотрела на него с материнской благодарностью. Видно, не очерствел Сергей на войне. А мать просто сказала:

– Горя-то везде полно, а невинные страдают.

Петр с Антониной стали собираться уходить с детьми на свою половину.

– Мне завтра рано вставать, мы пойдем, – сказал Петр. – Мы еще увидимся, раз ты приехал и будешь здесь жить.

Наклонив голову влево, Петр с женой и детьми ушел. Стало тихо. Задумчиво сидел опьяневший отец. Молча глядела на сына мать. Куда-то вдаль, на колеблющуюся паутину смотрел Сергей. Наконец отец оказал:

– Ну, давай допьем остатки и будем ложиться. Завтра на работу, надоть выспаться.

Они выпили по последнему разу, и отец заплетающимися ногами пошел в другую комнату, но мать его остановила:

– Давай, старый, мы ляжем на топчане на кухне, а Сережа в комнате, на его старом месте.

Но Сергей возразил, заявив, что он ляжет на кухне, и родители согласились. Федор ушел и сразу же захрапел, на что мать сказала:

– Напился. Слаб стал. Нехай спит.

Она убрала посуду, постелила свежую цветастую простынь, взбив перед этим подушку и тоненький матрац.

– Ты ложись спать, а я помою посуду и на тебя посмотрю.

Сергею хотелось спать. Водка расслабила его. Но он смотрел, как мать накрыла остатки картошки тарелкой, видимо – на утро, завернула в рушник хлеб и смахнула крошки со стола. Мать чувствовала, что сын наблюдает за ней и хочет еще с ней поговорить. Она подошла и молча присела на край топчана. Своей мозолистой, шершавой рукой она погладила сына по голове.

– А волос у тебя мягкий. Значит, ты добрый.

– Нет, злой я, мама.

– На што?

– На всех. На эту проклятую Богом жизнь.

– Не надо злиться, Бог велел терпеть. А ты правда – большевик?

– Да, мама.

– Тяжело приходиться большевикам. Но как же без царя жить? Нам нельзя без него. России все равно нужен царь.

– Народ будет управлять государством. Ты, я, другие. Все будем трудиться и руководить.

– Бог с тобой. Мне ли царствовать! – испуганно ответила Анна. – Мне полы мыть да на кухне быть – и больше не надо. А кто сейчас командует, что будет о ними?

– Кто захочет – будет работать с нами, кто не хочет пусть уходит.

– А богатых куда большевики денут?

– Их не будет, все они станут работать, как рабочие и крестьяне. То, что они награбили, народ у них заберет себе.

– Это неправильно. Вон, многие люди, – крестьяне, – копили годами деньги, у вы хотите у них забрать.

– И заберем.

– Тогда будет война. Вот представь, ты накопил, что-то имеешь, а у тебя пришли и отбирают. Конечно, каждый будет воевать за свое добро. Отбирать все нельзя, а то начнется война, и будем же своих убивать. Крови будет богато. А мало ли ее пролили в России? Вся землица на крови русской замешана, – мать рассуждала как бы сама с собой, и чувствовалась в ней крестьянская душа, пришедшая в город из деревни и не до конца понятная Сергею.

Ему очень хотелось спать, глаза слипались сами, но ему было приятно, что мать сидит рядом и согревает его своей доброй теплотой, и он не мог прервать ее простые, житейские рассуждения, не замешанные на политике.

– Революции без жертв не бывают, мама.

– Так тебя могут убить. Когда у человека разоряют гнездо, то он становится не как птичка, которая жалобно чирикает, а как зверь, – ничего не понимает и убивает всех без разбору. Страшное вы дело заварили, кровавое… не по-христиански.

– Не убьют меня, мама. Раз немцы не убили – значит, буду жить долго. И ты посмотришь, как еще жить будем! – Сергей зевнул во весь рот, и мать, увидев это, заторопилась.

– Ну, ты спи, спи, а то, чай, устал. Я тебя не буду утром будить. Спи, отсыпайся.

Она подошла и в какой уже раз погладила его по голове. Но Сергей уже спал, подложив одну руку под голову, а вторую бессильно свалив с топчана, чуть-чуть не доставая ею до пола. Он чувствовал себя не на фронте, в постоянной тревоге, а умиротворенно, находясь в родной семье, и вся его спящая фигура выражала спокойствие и покорность. Мать подняла тяжелую руку сына и аккуратно положила ее ему на грудь. Что-то шепча про себя, она перекрестила сына. Потом прикрутила лампу, сняла с нее стекло и пальцами придавила огонек фитиля, – чтобы не было чада, и пошла в другую комнату. Но сон к ней не шел, и так – без сна – она проворочалась возле храпящего Федора до утра.

3