Дети Времени всемогущего

Мы останемся страхом пред тем, что навеки исчезло,
Непонятной тоскою при виде забытых руин,
Вечной горечью твари бескрылой, замершей у бездны,
Ложью ваших преданий, правдивостью ваших морщин…

Ещё утром строчки, пришедшие в голову на постоялом дворе, певцу нравились, здесь, средь гигантских тёмнохвойных колонн, за них стало стыдно. Марк, словно кому-то отвечая, с досадой махнул рукой и пошёл вдоль обрыва. Мыс кончался обрубком – борода дикого винограда укрывала будто срезанные мечом скалы, внизу плескалась озёрная вода, слишком мутная, чтобы разглядеть неблизкое дно. Марк добрался туда, куда хотел, и нашёл камни, воду, багрово-зелёные предосенние лозы – и всё. Странно было рассчитывать на иное, всё это было глупостью, детской мечтой о прекрасном исчезнувшем мире, мечтой, превращавшей в сон настоящее, а ведь в настоящем тоже случается счастье. Любовь, дом, мастерство, признание, деньги, наконец, – глупо жертвовать этим в обмен на пустоту. Золотоволосые полубоги, сказочные дворцы, смолкнувшие песни – полно, да были ли они?

Человек лёг на живот и, вцепившись в нагретый солнцем камень, свесился вниз. Тот же дикий виноград, тот же белый блестящий скол, та же словно бы дышащая вода. Вдох. Волна заливает плоскую, зелёную от озёрной травы плиту… Выдох. Стурн возвращает добычу солнцу. Снова вдох, снова выдох… В странно знакомом ритме, в ритме шагов, в ритме сердца, в ритме дороги, той самой, на которую вступаешь в юности и с которой в любой миг можешь сойти, да не сходишь. Так дорога становится жизнью, так жизнь вытекает песнями…

С этих пальцев стечёт былое
Чтобы стать звездой и судьбою,
И в груди непонятной болью
Дрогнет сердце уже чужое…

Это было не то, что он хотел сочинить, но пришло именно оно и оказалось правильным. Марк не выдумывал, не пытался представить разрушенное, не подбирал рифмы к заученным странным словам – это было не нужно. Озеро тяжело дышало, и человек дышал вместе с ним.

Обожжёт тебя холод неба,
Станешь тем, кем ты сроду не был,
Пропоёшь не свою дорогу
От богов к себе и вновь к богу,
От веков к себе и вновь к веку,
Ты войдёшь не сам в ту же реку…

* * *

Агапе уезжала. Было немного жаль – нет, не немного, до почти осязаемой боли, только жалость эта не держала, не возвращала, а гнала вперёд. Агапе помнила то хорошее, что было – а ведь было же! – но жила уже другим. Парусниками, скользящими по глади великого Стурна, ниннейскими виноградниками, ионнейскими жёлтыми розами… Она и раньше чуть ли не вживую видела, как уходит навстречу разгорающемуся дню; этот день пришёл, и стало больно и счастливо. Так бывает на самом пороге любви, но любовь от Агапе отшатнулась, а счастье почему-то нет.

Во дворе суетились – таскали вещи, спорили, в который раз обсуждали дорогу и лошадей. Место молодой женщины было там, а она стояла на золотисто-красной от виноградных листьев веранде и смотрела на улицу, которую видела в последний раз. Все кончалось, и кончалось бы хорошо, если б не Еленина тысяча… Голоса на дворе стали тише – отец с бабушкой и Гаем вернулись в дом, Публий остался следить за слугами, если просить, то сейчас…

Свёкор не удивился, он вообще ничему не удивлялся, а тысяча для него деньгами не была. Агапе торопливо накинула плащ – имеет же она право попрощаться с… подругой. Мать рассеянно кивнула, бабушка усмехнулась, словно что-то поняла, и молодая женщина в первый и последний раз вошла в дом судьи. Харитон не появился. Елена удивилась, но улыбнулась. Агапе торопливо положила на стол кошелёк.

– Здесь всё.

– Сглазить счастье боишься? Не бойся, я тебе зла не желаю.

– Я не боюсь, просто… они не понадобились. Я собиралась… уехать, но… испугалась. Гая нашёл отец, это совсем другое. Не то, за что ты платила…

– Я платила за любовь, за свою любовь… И ещё заплачу. – Лицо женщины стало злым. – Харитон на кого-нибудь глаз всё равно положит, не на тебя, так на другую, а мне… Мне моложе уже не стать. Когда-нибудь я его убью. Или её… Хорошо, что не тебя, ты хоть и от Хрисы, а не сука. Езжай и будь счастлива хоть с сыном, хоть с отцом… Бери своё и не бойся!

– Что?! Что такое ты говоришь?!

– Правду и не со зла. Не губи себя, красивая. Люби, кого любится… Кто один на двоих, тот и выбирает, а троим счастливыми не бывать. Либо двое счастливы, либо никто.

– Как же ты меня ненавидишь!

– Уже нет… Потому и говорю.

– Госпожа, – худющая, других Елена не держала, рабыня неуклюже поклонилась, – за госпожой Агапе пришли…

Жена судьи холодно улыбнулась:

– Мы уже поговорили. Не правда ли, дорогая?

– Да, – подтвердила Агапе.