Десятый круг ада

Грюндлер тоже сомневался, но его сомнения носили совершенно другой характер. Он снял со стены гитару, украшенную розовым бантом, и подал Лебволю.

— Просим вас, — голос мягко упрашивал, а маленькие, холодные глазки Грюндлера настороженно наблюдали.

— К сожалению, господа, — развел руками Лебволь, — я играю на шестиструнной гитаре. А эта — семиструнная.

— Так в чем дело! Оборвем лишнюю струну — и готово! — воскликнул Рольф.

Все дружно засмеялись. Лишь Грюндлер деланно улыбнулся, не спуская проницательного взгляда с Лебволя. «Так оберштурмбанфюрер уже проверяет меня?» — догадался Лебволь. Ему вдруг стало весело оттого, что он так легко прошел эту маленькую проверку. И когда патефон заиграл знакомое танго, он первым решительно подошел к Эрне.

— Прошу вас! Танго.

— Однажды я видела в кино, как его танцуют у вас в Америке. Совсем не так, как у нас в Европе.

— Будем танцевать по-вашему, по-европейски...

— Нет, нет, — запротестовала Эрна. — Хорошо танцевать с вами танго я не смогу, а плохо не хочу.

К Лебволю подскочила одна из девушек, пожелавшая танцевать с гостем подруги. «Неспроста отказала мне фрейлейн Штайниц», — размышлял он. А ведь думал, что уже полностью завоевал симпатии этой девушки. Ах, как вы снова самонадеянны, Лебволь! Спокойно, только спокойно! Танцевать отлично, чутко, страстно.

А Эрна была в смятении. Она завидовала своей приятельнице, талию которой обнимала рука Лебволя. «Я должна танцевать настоящее танго. Пусть отец нанимает учителей, пусть делает, что хочет, но я должна научиться! На нас все будут смотреть с восхищением. Тогда он забудет своих поклонниц, он будет любить меня!»

Девушки и офицеры единогласно признали Лебволя превосходным танцором, хотя сам он понимал, что танцевал танго прескверно, больше на европейский манер, ибо партнерша совершенно не чувствовала пластических движений. Опытная Регина, понимавшая, что происходит в душе Эрны, тихонько шепнула кузену:

— Попроси хозяйку сыграть. Она прекрасная пианистка.

— Фрейлейн! — глаза Лебволя ласково смотрели на Эрну. — Прошу не отказывать мне во второй раз...

— В чем дело, герр Шмидт?

— Вы играете... Пожалуйста, для всех нас.

— И для вас тоже? — капризно протянула самолюбивая девушка.

— И для меня. Если вам не трудно.

Эрна встала. Рольф предупредительно открыл крышку рояля. Волнующая музыка Бетховена наполнила комнату новыми, возвышенными, благородными страстями. Лебволь молча стоял в стороне. Эрна, кончив играть, сама подошла к нему.

— Вы молчите?!

— Когда у человека нет слов... — он склонился к ее руке и поцеловал.

К Лебволю подошел Грюндлер, который давно выжидал подходящего момента.

— Как вам нравится в фатерланде, дорогой Лебволь?

— Великая родина есть великая родина! Этим сказано все, оберштурмбанфюрер, — ответил Лебволь.

— Как долго думаете задержаться здесь?

— До полной победы над коммунистами.

— Ваши планы, если не секрет?

— Сражаться за великую Германию! Сражаться там, куда пошлет фюрер!

— Ответ достойный истинного арийца! — Грюндлер дружески протянул руку смущенному похвалой Лебволю. — Господа, — обратился он к присутствующим, — я предлагаю выпить за гостя нашей обворожительной хозяйки и его кузину — прекрасную фрейлейн Регину!

Рольф тут же наполнил бокалы шипящим вином и раздал гостям.

— Прозит, герр Лебволь! — улыбнулась Эрна.

— Прозит, фрейлейн!

Провожая Регину, Эрна доверительно призналась ей, что чуточку влюблена в ее кузена, и, томно потупив глаза, попросила не говорить ему об этом.

 

После работы профессор Шмидт неизменно заходил в комнату племянника, к которому привязался, как к родному сыну. Их дружеские беседы порою затягивались за полночь, ведь только ему одному мог профессор высказать свои сокровенные мысли. Чаще всего он сетовал на войну, отнявшую у него сына Альберта, жаловался, что вынужден заниматься грязным делом — создавать сверхмощные отравляющие вещества, что его бывший ученик доктор Штайниц посвятил себя работе с болезнетворными бактериями.

— Каждый должен отдавать все силы для победы великой Германии, — сказал Лебволь. — Я приехал сюда, чтобы вместе с дорогими соотечественниками сражаться против русских.

Профессор недоверчиво покосился на племянника:

— Уж не собираешься ли ты на восточный фронт?

— Вы угадали мои мысли, дядюшка.

Шмидт встал с кресла, тяжело прошелся по комнате. Потом вдруг резко остановился перед молчавшим племянником, с болью в голосе сказал:

— Нет, нет и нет! Никакого фронта! Хватит с меня одного Альберта. Я не хочу лишаться и тебя, единственного племянника. Да, да! И не гляди на меня так! — Он снова зашагал по комнате. — Останешься в моей лаборатории. Будешь у меня помощником... по хозяйственной части. А через год, когда закончишь Берлинский университет, станешь помощником по научной работе.

— Спасибо, дорогой дядюшка, за доверие, но я, право, не достоин столь высокой чести, — пролепетал удивленный Лебволь.

— Я знаю, чего ты достоин. Ты химик. И принесешь больше пользы здесь, чем на фронте...