Десятиглав, Или Подвиг Беспечности(СИ.Проза ру)

В продолжение всей моей тирады Анна молчала, глядя на меня исподлобья. Порой мне казалось, будто она готова перебить меня, но с ее уст не срывалось ни слова. Видимо, в ее душе шла нешуточная борьба: возразить мне по существу она не могла, поскольку моя правота не подлежала сомнению, однако согласиться со мной значило отказаться от привычного образа жизни и привычного окружения, а это было уже выше ее сил. Анна искала какой-то выход, какую-то увертку, пусть недобросовестную, и нашла ее, решив обидеться на неосторожно вырвавшееся у меня сравнение (хотя, признаю, и грубоватое по форме, однако абсолютно точное по своей сути). Ее обида выглядела настолько неестественно, а упреки в мой адрес звучали так театрально, что мне даже противно здесь их приводить. Прежде я не слыхал в голосе любимой таких базарных ноток и не замечал в ее поведении такой вопиющей безвкусицы — похоже, что в круизе со своим папашкой она многому научилась. В конце концов она, несмотря на мое упорное сопротивление, вытолкала меня из комнаты, заперлась на ключ и принялась, судя по доносившимся изнутри звукам, собирать вещи. "Что ж, собирайтесь, собирайтесь, сударыня! — воскликнул я и сардонически захохотал. — У вас не было предлога для дезертирства, но вы его нашли. Да-да, именно дезертирства, ибо вместо того, чтобы поддерживать в жизненной битве меня, труженика и бойца, вы ищете для себя легкой жизни. Что ж, ее-то вы найдете, однако не найдете счастья… Вот попомните мои слова!" Дверь комнаты с треском распахнулась, так что я едва успел с негодующим воплем отскочить в сторону, и Анна, размахивая чемоданами, гордо промаршировала к двери. Там она, однако, замешкалась — дверь была заперта, и ей пришлось поставить чемоданы, а руки, дрожавшие от волнения, не дали ей быстро справиться с замком. Тут я осознал наконец горестный смысл происходящего и простонал, ни к кому не обращаясь: "Почему мне было суждено родиться на свет? Почему так полюбить? Почему я не внял много раз посетившей меня мысли расточить свою нежность, свое честолюбие под другим небом, на другие предметы? Почему я не бежал? Почему, ах, почему меня неизменно влекло обратно? Я готов упрекать вас, сударыня, готов бранить себя, проклясть, и, однако, задумываясь в этот миг над своей участью, я не могу пожелать, чтобы все сложилось иначе, ибо по-прежнему почитаю себя счастливцем даже в несчастье". Когда Анне все же удалось открыть дверь, я машинально последовал за ней на лестничную клетку. Услышав мои шаги, она не стала задерживаться у лифта и побежала вниз по лестнице, а я затрусил следом, выкрикивая ей в спину последние фразы вышеприведенной тирады. Когда мы оказались в вестибюле, на нас с удивлением уставились охранники и какие-то деятели из домоуправления. Точнее, их внимание привлек в первую очередь я, поскольку одеться я забыл и потому появился на людях в дезабилье. Заметив, что привлекаю внимание, я остановился и в нерешительности затоптался на месте. В моей душе еще теплилась надежда, что Анна опомнится и вернется, однако она вместо этого обернулась и бросила: "Приживал!" — довольно-таки склочным тоном — мне даже сделалось стыдно за нее перед посторонними. На язык мне просился едкий ответ, но я сдержался и лишь вновь разразился презрительным смехом. Задержавшись на миг возле чиновников из домоуправления, Анна что-то раздраженно им сказала, кивая на меня, и те подобострастно закивали в ответ. Я счел за лучшее ретироваться в квартиру, однако отдохнуть и привести в порядок свои чувства мне не дали: вскоре раздался требовательный звонок в дверь, — это представители домовой администрации пришли для делового разговора. Я ждал подобного визита, а потому, уже одетый и чисто выбритый, не замедлил их впустить. Чиновники, несмотря на то, что я, покуда жил в этом доме, частенько баловал их подарками, щедрыми чаевыми и даровыми билетами на наши концерты, повели себя с лакейской наглостью. "Вам, уважаемый, хозяйка квартиры велела съезжать", — ухмыляясь, сообщили они и выжидательно уставились на меня, ожидая, вероятно, увидеть сцену глубочайшего отчаяния. "Велела — значит, съеду", — равнодушно пожал я плечами и зевнул. "Велено прямо сейчас", — с металлом в голосе заявили эти жалкие холуи. Я пристально посмотрел на них и с расстановкой произнес: "Да, я уйду. Вы заставили меня устыдиться, но не думайте, будто я унижен. По праву рождения я могу притязать на первые должности в государстве, этих преимуществ никто у меня не отнимет, а того меньше дано людям вырвать из моего сердца страсть, которую я испытываю к своей повелительнице. Передайте ей, каким счастьем подарил меня сей роман, передайте ей, что все унижения ничто по сравнению с прискорбной необходимостью от нее удалиться, жить в местности, где я даже мельком не смогу увидеть, как она проезжает мимо, но ни ее образ, ни надежда не покинут моего сердца, покуда я жив. Скажите это ей. Вас, остальных, я презираю. Вы копошились вокруг моей страсти, как жуки вокруг цветущего дерева, вы могли уничтожить листья и превратить меня среди лета в нагой сухостой, но ветви и корни вы не смогли повредить. А теперь летите туда, где вы найдете новую поживу".