Десять снов

Я взглянул налево — и черная тень давешнего леса накрыла нас с головой. Я стоял в нерешительности.

— Не робей, — снова сказал он.

И я поневоле зашагал к лесу. Я подумал: «Все-то он знает, хотя и слепой!» Когда прямая дорога привела к лесу, из-за спины послышалось:

— Ох, и плохо же быть слепым и беспомощным.

— Но ведь я же несу тебя, правда?

— Мне, право, неловко, что тебе приходится меня нести. Скверно, когда все вокруг издеваются над тобой! Даже родители!

Мне захотелось поскорее избавиться от него. И я поспешил в лес, думая бросить его там.

— Еще чуть-чуть, и ты все поймешь. Был в точности такой же вечер, — словно самому себе сказал он.

— О чем ты?! — срывающимся от злости голосом спросил я.

— О чем? Будто не знаешь! — с издевкой ответил ребенок.

И тут мне почудилось, что я и впрямь знаю, о чем он говорит. Но никак не вспомню, о чем именно. Я вспомнил только, что был такой же вечер. Еще чуть-чуть — и я вспомню все. Это будет ужасно! Нужно успокоиться и поскорее бросить его, пока я не вспомнил, думал я, все ускоряя шаги.

Только теперь я заметил, что идет дождь. Тьма вокруг быстро сгущалась. Я почти отчаялся и чувствовал только, как маленький монашек прижимается к спине. В этом маленьком монахе, как в зеркале, высвечивающем все до мельчайших подробностей, отражалось все мое прошлое, настоящее и будущее. Но он был моим сыном. И был слепым. Это было невыносимо!

— Пришли, пришли. Вот эта криптомерия.

Голос маленького монашка был отчетливо слышен, несмотря на шум дождя. Я невольно остановился. Мы незаметно оказались в самой чаще леса. Темневшее всего в двух метрах впереди дерево и в самом деле оказалось криптомерией.

— Пап, вот под этой криптомерией все и случилось, помнишь?

— Да-да, — поспешно ответил я.

— Пятый год Бунка[5], год Дракона.

«Кажется, действительно в пятый год Бунка, год Дракона», — подумал я.

— Ты убил меня ровно сто лет назад.

Не успел он договорить, как я тут же вспомнил, что сто лет назад в пятом году Бунка, таким же темным вечером под этой криптомерией убил слепца. И как только я понял, что был убийцей, ребенок за моей спиной стал тяжелым, как каменное изваяние Дзидзо[6].

Четвертая ночь

В центре просторной прохладной прихожей стоит скамейка для отдыха, вокруг расставлены маленькие складные стульчики. Отполированная долгими годами сидения поверхность скамьи сияет черным глянцем. В углу перед маленьким обеденным столиком сидит старик и в одиночестве потягивает саке. Закуской ему служит разваренное в соевом соусе мясо с овощами.

От саке старик раскраснелся. На его лучащемся молодостью лице ни единой морщинки. Только густая седая борода выдает возраст. Я еще ребенок. Стоило мне подумать, сколько же лет этому старику, как хозяйка, вышедшая набрать в деревянное ведерко воды из бамбукового водостока, вытирая руки о фартук, спросила:

— Дедушка, а сколько тебе лет?

Старик, проглотив закуску, невозмутимо отвечал:

— Да я уж и не помню.

Хозяйка, заложив руки за тонкий пояс, остановилась рядом со стариком и начала разглядывать его лицо. Старик залпом осушил огромную, размером с чайную чашку, пиалу саке и резко выдохнул сквозь седые усы. Хозяйка спросила:

— Где же твой дом, дедушка?

— В утробе, что за пупком! — вырвалось у него.

Хозяйка, по-прежнему не вынимая заложенных за тонкий поясок рук, снова спросила:

— А куда ты идешь?

Старик, вновь осушив залпом огромную, как чайная чашка, пиалу горячего саке, и резко выдохнув, сказал:

— Да вон туда.

Когда хозяйка переспросила: «Прямо, что ль?» — его глубокий выдох прошел сквозь перегородку-сёдзи[7] и, минуя заросли ив, устремился прямо к берегу реки.

Старик вышел на улицу. Я вышел вслед за ним. На поясе у него болталась маленькая тыква-горлянка. На плече висел прямоугольный ящик. Он был одет в бледно-желтые короткие штаны и безрукавку. Только носки-таби[8] были ярко-желтого цвета. Похоже, они были кожаными.

Старик оказался прямо в зарослях ив. Под ивами играли несколько ребятишек. Смеясь, старик достал из-за пояса бледно-желтое полотенце. Скрутил, точно длинную полоску бумаги[9], и положил наземь. Затем очертил вокруг него большой круг. Наконец, вынул из висевшего на плече ящика медную дудку, какой зазывают покупателей уличные торговцы конфет-тянучек.

— Сейчас это полотенце превратится в змею. Смотрите-ка, смотрите-ка, — приговаривал он.

Дети, затаив дыхание, смотрели на полотенце. И я вместе с ними.

— Смотрите, смотрите. Здорово? — приговаривал старик и, дуя в дудку, стал вращаться по кругу. Я не сводил глаз с полотенца. Но оно лежало не шелохнувшись. Старик дудел в дудку «пи-и пи-и». И все продолжал кружиться. Он осторожно семенил на цыпочках в своих соломенных сандалиях, обходил круг, крадучись, словно боялся вспугнуть полотенце. Было и страшно, и интересно!

Внезапно старик опустил дудку. Открыв висевший на плече ящик, осторожно прихватил полотенце за кончик и резким движением забросил его в ящик.