Дерзкий рейд

Слова Олтун, в которых сквозила гордость, летели в лицо Нуртаза, как острые камни. Он невольно отпрянул назад, словно хотел защититься от них. Но они попадали в самое сердце. Нуртаз не узнавал Олтун. Перед ним стояла не прежняя, ласковая и нежная, девушка, а надменная и холодная байская дочь.

— Твои слова… ты сама говорила, помнишь? — Нуртаз тяжело дышал, в его голове наступило полное смятение, ибо он еще никогда не сталкивался с таким коварством.

— Мои слова! Ой-йе! Я и отцу говорила, что если вздумает выдавать меня за старика, то убегу с пастухом Нуртазом. Как видишь, я ничего не скрывала!..

У Нуртаза кровь хлынула в лицо. Он ждал всего, только не такой расчетливой откровенности.

— Ты… Ты!.. — У него захватило дух, его взбудораженные мысли не могли превратиться в связную цепь слов, и он в порыве чувств схватил, сжал ее руку.

— Ой! — вскрикнула испуганно Олтун. — Пусти!

Он не заметил, как в лице Олтун произошла перемена. Недавняя веселость сменилась колючей неприязнью. В продолговатых глазах мелькнул блеск, как у молодой волчицы, холодный и злой. Олтун, бросив на землю атласные платья, двумя руками яростно оттолкнула Нуртаза.

— Спасите!.. Спасите!.. — закричала Олтун отчаянно и дико, словно ей действительно угрожала опасность. — Спасите! Меня хотят украсть!

Нуртаз даже рта не успел открыть, как со всех сторон кинулись работники и родственники Габыш-бая.

Свалили. Скрутили. Он даже не сопротивлялся. Били нещадно и долго, пока не потерял сознание…

2

Нуртаз приподнял голову. Глухая ночь стояла в степи. Притаившись в густой траве, оглушительно верещали кузнечики, разговаривая меж собой на непонятном для человека языке. Где-то попискивали степные мыши да в стороне, в прибрежных зарослях камыша, спросонья крякнула утка.

Извиваясь ужом, Нуртаз стал подползать к костру. Он двигался бесшумно, останавливаясь и вслушиваясь. Охранники безмятежно спали, развалившись на старой кошме.

Костер почти погас, лишь дымило несколько головешек да под пеплом тлели угли. Нуртаз подполз прямо к костру, высмотрел головешку покрупнее и, обжигая кожу, подбородком подтолкнул ее к себе. Потом тихо раздул обугленную корягу. Когда она стала ярко-алой, Нуртаз продвинулся вперед и боком навалился на головешку, стараясь прислонить к ней толстую шерстяную веревку, которой были скручены руки и спутаны ноги. Он наваливался несколько раз и все мимо. Головешка прожигала одежду, нанося огненные метки на тело. От напряжения ему стало жарко. Он не чувствовал ни боли, ни страха, отчаяние придавало силы. Нуртаз снова раздул корягу, она запылала жаром.

«Сначала ноги освободить, — мелькнула у него мысль. — Потом и руки легче будет!» Лежа на спине, он поднес вытянутые и схваченные веревкой ноги к раскаленной коряге. Остро запахло горелой шерстью, и Нуртаз почувствовал, как путы ослабли. Он дважды прислонял веревку к коряге и пережег ее. Остатки веревки упали с ног.

Вдруг один из охранников заворочался, что-то пробормотал. Нуртаз притаился, сжавшись в комок. Сердце бешено заколотилось. Прошло несколько томительных минут, длинных, как годы. Охранники продолжали спать, изредка похрапывая.

Нуртаз сел. Выбрал покрупнее головешку и ногами выкатил ее из костра. Нагнулся, раздул. Потом сел к ней спиною и опустил связанные руки. Нащупал пальцами головешку, пододвинул и, обжигаясь, стал водить по ней веревкой. Наконец, с облегчением вздохнул, напряг мышцы, и веревка стала поддаваться. Еще усилие — и руки получили свободу.

— Апырай! — беззвучно выдохнул он и порывисто встал, глубоко и облегченно вздохнул. Что ни говори, а мало человек замечает радость свободы, пока не потеряет ее.

…Ночь шла на убыль, и стояла та предрассветная мгла, когда темнота уже теряла силы, а свет наступавшего утра был еще слаб. На востоке вдоль горизонта уже бледно прочертилась светлая полоска, которая должна скоро превратиться в зарю.

Нуртаз, оглядевшись, заметил бурдюк с кумысом, лежавший возле кошмы, быстро нагнулся и торопливо стал пить. Утолив жажду, он пошел к стреноженным лошадям. Тут же находился и его каурый скакун. Конь потянулся к нему влажными губами. Нуртаз прижался к нему лицом, погладил его ладонью по шее. «Ты один у меня… Недавний и верный друг, — подумал он, — не продашь, не предашь».

Он распутал коня, подумал, направился к другим лошадям и снял с них путы. Одного, чалого, взял за повод, а остальных пустил на свободу. Окинул взглядом родной аул. Юрты стояли темными силуэтами на фоне бледнеющего неба. В самом центре аула вырисовывалась высокая большая юрта Габыш-бая, прочная и добротная, ударят копытом — не пошелохнется. А рядом, в другой, белой свадебной юрте, пока никто не жил, стояли сундуки и лежали горой одеяла, паласы, ковры. Там все приготовлено к свадебному тою.

Нуртаз вернулся к костру, выбрал головешку и двинулся к белой юрте. Неподалеку темнел стог яндака, сухой колючки, которой топят очаг, и Нуртаз подпалил его снизу. Подождал, когда огонь запрыгает с треском по сухим стеблям, обволакиваясь дымом, и выдернул огненный пучок. Подбежал к белой свадебной юрте и… остановился.