Дерзкий

Машка не смотрит на меня больше, пытаясь одновременно снять мою куртку, кроме которой на ней ни черта нет, натянуть лифчик и не показать мне больше своего тела, чем я уже видел. Учитывая, что я видел сегодня все, это выглядит забавным.

А вот перемена в ее настрое — нихрена.

— Да, понимаю, — спокойно отвечаю, замечая, как все-таки дрогнули ее пальцы в ответ на мой тон, — а ты понимаешь?

— Что? — она уже собралась, возится и возится со своей тряпкой…

Отбираю у нее из рук бежевый кусок ткани и отбрасываю на заднее сиденье машины.

— Что мне похер?

Тяну ее к себе, накидываю куртку на плечи, потому что уже немного прохладно, а она — голенькая. Не хочу, чтоб замерзла.

— Ты чего? — бормочет, деревянно пытаясь выбраться из моих рук, но я применяю силу и настойчивость, — ну хватит, Вадим… Это ни мне не нужно, ни тебе… Мы, может, вообще скоро свалим…

— Не свалите, — я держу ее за плечи, смотрю в глаза, — это — мой город. Здесь тебе ничего не угрожает. Ты просто не знаешь, кто мы такие.

— Кто? Ты чего, сын мафиози, что ли? — смеется она через силу, — город засыпает, просыпается мафия?

— Типа того, — я спокойно смотрю ей в глаза, полностью уверенный в том, что говорю, в себе и в своих родных и друзьях, — только мы никогда не спим.

Мы не спим

В моей жизни было мало мужчин, которых можно было бы назвать настоящими.

Лешка, несмотря на возраст, был настоящим. Мог бы стать…

Игорь… Я никогда не питала особых иллюзий по его поводу. Он был легким, веселым, выебонистым и очаровательным. Я его, наверно, любила… Но вот уверенности в нем, безопасности рядом с ним не испытывала.

Тренер… Да, тренер был мужик. Настоящий. Но тоже, как и все — в прошедшем времени.

Вадим — настоящий в настоящем.

И, бляха муха, все сделаю для того, чтоб так оно и оставалось!

А что для этого надо?

Правильно, держаться подальше.

Он с такой уверенностью говорит сейчас о том, что все мои проблемы исправит, все решит… А я не хочу опять дежавю! Только не такое! Только не с ним!

Смотрю в его серьезные глаза, и сердце болит.

Когда успела так прикипеть, тупая ты дура, безответственная? Эгоистка, только о себе думающая!

Не надо было вообще с ним…

Но ведь Хищник мой — бронированный танк. Прет так, что не остановишь. Все способы использует, ничем не гнушается, чтоб свое получить.

У него сейчас такое чистое, такое открытое, по-хорошему нахальное лицо настоящего мужика. Такого, каким он будет обязательно.

Если, конечно, одна тупая корова не испоганит ему все. Не лишит его всего.

Мне хочется плакать. Уже не от воспоминаний, хотя и эту слабость я себе позволила сегодня, когда рассказывала, погружалась в события полуторагодовой давности. В моего, тогда еще живого Лешку. В моего, тогда еще живого Игоря.

Нет.

Мне хочется плакать из-за нашего не случившегося будущего. Того, которого не получится.

Не получится у нас, мой Хищник, отношений. Любви. Может, семьи. Детей. Не получится, по крайней мере, пока.

Да и потом…

Потом тоже скорее нет.

Ведь даже если суд примет правильное решение на основании моих показаний, и эту тварь посадят, что ему помешает потом меня достать? Прикончить и спокойно подать на апелляцию?

А тем временем мои свидетельские показания исчезнут из дела. Или добавится в протокол какое-то предложение, за которое можно будет зацепиться и найти основания для пересмотра дела?

Легко.

Освободить меня может только смерть этой твари. Но сама я до него не доберусь, а больше никто не будет этого делать.

Даже то, что сейчас меня прикрывает профессионал уровня Зуба, о многом говорит. Но не о том, что такое будет длиться вечно. В конце концов, моего благодетеля могут и сместить, в отставку отправить… Мало ли, какие там у них подковерные интриги… И все. Зуб поедет работать с другими, а я… А я бодро поеду в направлении кладбища.

Никаких иллюзий по поводу собственной значимости у меня нет.

Попала я, навсегда попала. На всю оставшуюся короткую жизнь.

И потому нечего под удар подставлять человека, который мне дорог.

А Хищник, чтоб его, стал мне дорог. Вот так внезапно и непредсказуемо.

Это есть, и теперь не нужно думать, каким образом это произошло.

Нужно думать, как все исправить.

Выдыхаю, смотрю ему в глаза твердо.

Погнали, Арсик?

— Вадим, я хочу, чтоб ты четко понимал: я тебе это все рассказала не потому, что жду помощи и хочу ее. Не жду и не хочу. И не приму. Если ты хоть кому-то трепанешь про меня, и про ситуацию, которая была причиной всему, то… Ну, во-первых, ты меня больше не увидишь. Я уеду сразу же. И, во-вторых, ты подведешь под монастырь свою городскую мафию, которая никогда не спит. Понял? Все очень серьезно, люди там непростые, случиться может все, что угодно. Это опасно прежде всего для тебя. Понял?

— Понял, — спокойно кивает он, усмехается, тянет меня опять к себе, не позволяя одеться, — а теперь ты меня послушай: ты — моя женщина. И я тебя буду защищать, даже если ты этого не хочешь. Теми способами, которые посчитаю правильными.

Сердце болеть прямо сразу начинает. И губы трясутся от его слов. И внутри все замирает.

Но это не мешает ответить четко и правильно: