Держи на Запад!

Обойный образец был красивого сочного зеленого цвета. Скорее всего, в краске и таились чудесные антиклопиные свойства. Интересно, из чего такой краситель делают? Вроде анилиновых такого цвета еще нет… или есть? Но анилиновые красители вряд ли, даже если их уже открыли. Хотя, конечно, бриллиантовый зеленый и метиленовый синий антисептическими свойствами обладают, но не думаю, что они способны распугивать или травить насекомых. Что там у нас еще зелененькое? Малахит? Бордоская жидкость? Ну, положим, бордоска против плесени пойдет, но клопы, пожалуй, от нее даже не чихнут. Да и зеленая она, пока жидкость, а в сухом виде медный купорос имеет чудесный синий цвет.

— Как называется эта краска? — спросил я.

Ричард подошел, глянул:

— Зелень Шееле, — предположил он.

— Нет, зелень Шееле – это вот это, — не согласился подрядчик, отлистнув несколько страниц альбома с образцами. — А это – парижская зелень, поэтому обои немного дороже. Очень хорошие обои.

Я с силой провел пальцем по обоине и поднес его к носу. Палец приобрел слабый, почти не различимый чесночный запах. «Чесночный газ, — всплыло откуда-то из далекой памяти. — Отравляющий газ в Первую мировую войну имел название «чесночный газ»… Вряд ли он, до Первой мировой еще полвека». А здесь у нас середина девятнадцатого века и наука токсикология еще не изобретена. И понятия о предельно допустимых концентрациях того или этого тоже еще нет. А потому граждане, не заморачиваясь, спокойно применяют в быту вещества, очень опасные для здоровья. Свинец, например. Это горожане двадцать первого века могут трепетать: ах, как много свинца выделяют автомобили, мы-все-умрем! Горожанин девятнадцатого века был просвинцован куда больше: слабо подверженный коррозии, очень легкий в обработке сравнительно дешевый металл был буквально везде. Из него делали водопроводные трубы, оконные переплеты, статуэтки, его добавляли в сплавы и стекло, а свинцовыми белилами не только стены красили, их еще и в косметике применяли. Свинцовый сахар могли использовать как подсластитель. Да мало ли что еще? Я не так уж и отчетливо представлял технологические процессы, но у меня создавалось впечатление, что свинец мог оказаться где угодно, особенно в тех местах, где я привык видеть алюминий и пластмассы. Свинец, само собой, накапливался в организмах – но поскольку он не так ядовит, как цианистый калий, свинец сильно вредным не считали.

— Я не помню, что там за состав у этой краски, — сказал я осторожно, — но жить в комнате, где не выживают клопы, мне как-то боязно. Человек, конечно, тварь очень живучая, но накапливать в организме какую-нибудь отраву мне не хочется.

Ричард наклонился и понюхал альбомный образец.

— У моей сестры детская такими обоями оклеена, — сказал он. И добавил, помолчав: – В прошлом году у нее два ребенка умерли.

Оливия охнула:

— Из-за этих обоев?

— Не знаю, — сказал Ричард. — Надо состав смотреть, — он в раздумьях посмотрел на альбом. — Как-то я об этой стороне жизни и не подозревал…

После этого счастливое оживление, с которым Фицджеральды ходили по дому, малость завяло, и диалог с подрядчиком Ричард свернул, объявив, что в общих чертах он домом доволен, а подробности обсуждать пока не готов.

Назавтра я встретил на улице Фицджеральда, и он пригласил меня позавтракать в клубе.

— Я на почту собирался заглянуть, — показал я на недалекую дверь.

— Я подожду, — кивнул Ричард, и вроде как не в тему добавил: – Мышьяк.

Я кивнул: я тоже глянул в справочниках. Парижская зелень – ацетат-арсенид меди, зелень Шееле – гидроарсенид меди. А арсениды – это, значит, мышьяк.

— Никаких зеленых обоев в моем доме не будет, — сказал Ричард в пространство.

— Ну почему, — возразил я. — Если зеленые анилиновые краски – это вроде безвредно. Мне кажется.

Письмо из Форт-Смита все еще до Канзас-сити не добралось, и мы с Ричардом направились в недалекий клуб, наслаждаясь чудесной весенней погодой.

В клубе я уже успел прославиться: в прошлом месяце Ричард уже меня туда водил, и там обнаружилось, что выпить нечего. То есть, конечно, выпивка была, но увы, только благородная. Коньяк, несколько видов красного вина и шампанское. А вот виски, джин, ром и водка – они, понимаете ли, для простонародья, и в клубе их не подавали. Впрочем, мне все крепкие напитки в тот день все равно были без интереса, я после клуба собирался размерные цепи в чертежах проверять, а это не то удовольствие, которому стоит предаваться после крепких напитков, с американской-то неметрической системой. Так что Ричард взял шампанское, случившийся тут же Барнетт – красненькое, и только я остался без пойла, потому что вино не очень люблю, а шампанское просто ненавижу.

— Что это за дыра? — спросил я тогда Ричарда. — Ты обещал в приличное место привести, а тут вместо напитков какой-то контрафакт.

— Ну прямо… — возразил Ричард.

Величественный, как британский герцог, клубный метрдотель невозмутимо стоял рядом и слушал наш разговор.

Я посмотрел на этикетку шампанского – «Клико» – и припомнил читанную когда-то в интернете байку.