Держи меня, Земля!

— Я рад, — улыбнулся он ещё шире. — А рецепт этого пирога с рыбой вы держите в строгом секрете?

— Ой, не смущай меня. Какой секрет, — отмахнулась мама. — Главное, чтобы рыба была свежая да в тесто слегка сахарку. Нина Григорьевне я, кстати, рецепт дала. Как раз только начала с пирогом, подумала, а можно ли щенку рыбу, и позвонила.

— Я передам, что пробовал. Что вкус изумительный. Рыба получается нежнейшая. Корочка хрустящая. Пусть делает, набивает руку.

— А вы давно знакомы? — подложила растроганная похвалой мама ему ещё кусок. — С Ниной Григорьевной?

— Да, с детства, — он благодарно кивнул и снова улыбнулся. — Мама моя.

— Батюшки, — прикрыла она рукой. — Что ж ты не сказал-то. Я ж тебя в сердцах засранцем назвала.

Лера представила себе эту картину и прикрылась рукой, когда Милана, услышав любимое бабушкино ругательство, громче всех засмеялась.

— Не сомневаюсь, что она с вами искренне согласилась, — засмеялся и Кирилл.

— Да, говорит, — всё качала головой мама. — Сколько его знаю, он никак не повзрослеет. Я почему-то подумала, что она твоя любимая учительница, с такой она о тебе теплотой. А ведь, что мама, даже и не подумала.

— Вы недалеки от истины. По образованию она действительно педагог начальных классов.

Теперь Кирилл рассказывал историю о том, как он преподнёс маме щенка.

И Лера даже на время забыла, что он тут временно. Как всё между ними зыбко.

Но всё хорошее непременно заканчивается. Первым стал собираться Витя. Обнял крепко Леру в прихожей, пожал Кириллу руку на прощание.

Потом засобиралась Анька. Отхватив с собой добрый кусок оставшегося пирога — кормить своего нового будущего мужа. И как дети ни канючили, делали они это скорее по привычке да потому, что нельзя было забрать с собой щенка. За него мама встала горой. И то, что она испекла свой «фирменный» пирог, и то, как защищала своё лохматое тявкающее «сокровище», говорило больше слов. Пусть всего один маленький шажок, но самостоятельный, уверенный, а она сделала на том пути, что начался для неё «без папы».

Лера помогала ей мыть посуду. Кирилл вернул обратно в кухню раздвижной стол. Не сказать, чтобы Лера оттягивала разговор с ним, но о том, что он тоже ждал этого разговора и уезжать не собирался, говорило и то, как он активно взялся им помогать и то, как легко согласился на мамины уговоры остаться.

Мама наконец догадалась, что в кухне она лишняя. И ушла принимать перед сном ванну.

— Что с Настей? — спросила Лера, аккуратно сливая воду с противня, который она до этого замочила.

— Не знаю, — покачал он головой. — Я боюсь ей звонить. Я трусливо отключил телефон. И жду. И мне стыдно, но я не знаю, чего жду больше: хороших новостей или плохих.

Лера вздохнула. Покачала сокрушённо головой.

— Да, я — трус, а может, и подлец. Называй, как хочешь. Я заслужил. Но я боюсь услышать, что всё обошлось, больше, чем что она потеряла ребёнка. И я не вижу смысла выслушивать её нотации или истерику хотя бы потому, что всё равно не могу ничего изменить и ничем ей сейчас помочь.

— Кирилл, — нахмурилась Лера, гремя в мойке железным листом. — Не надо.

— К сожалению, это правда. Хоть тебе, наверно, и тяжело это слышать. Почему ты сразу не сказала?

— О чём Кирилл? — положила Лера чистый противень на стол и выключила воду. — Я не беременна, если ты об этом. Я не знаю, чего добивается Даша, на всех углах распуская эти сплетни, но нет. Уж я бы, наверное, об этом знала.

— Или тебе не хватает смелости сознаться? — Кирилл подал ей полотенце. — Это ведь при любом раскладе ребёнок не мой, да? Только я теперь понимаю, почему ты передумала ехать.

— Мой перевод не стали даже рассматривать.

— Так не проси перевод. Просто переезжай в Москву и отправляй резюме. Переводы не любят, факт. Иначе в регионах хороших специалистов не останется. Но ты ведь словно вздохнула с облегчением.

— Да, Кирилл, — вытерла она руки. — С облегчением. Потому что ты прав. Я не верю тебе больше. Я не знаю, как теперь тебе доверять. Не знаю. Мне кажется, что ты поразвлекаешься со мной, как с той Варварой, и бросишь. Ради новой большой и чистой любви. А ещё вернее, ради ребёнка.

— Да, ребёнка я не брошу, — он забрал у Леры полотенце, которое она так и мяла в руках, и повесил на батарею, отвернувшись. И задержался у окна, глядя на огни вечернего города.

— Прости, но я слишком поторопилась. Слишком, когда решила, что смогу тебя с кем-то делить. Я не смогу, Кирилл. Никогда не смогу.

Он тяжело вздохнул.

— Как это… — и не смог произнести подходящего слова.

— Глупо? — обняла его Лера со спины. — Жестоко? Несправедливо?

— Бездарно, — покачал он головой. — И даже, наверно, преступно.

— Пусть будет преступно. Пойдём спать. У тебя завтра с утра самолёт. И тебе надо позвонить жене.

Они прокрались на цыпочках мимо маминой спальни, в которой подозрительно громко говорил телевизор, и дверь, которая никогда раньше не закрывалась, была придавлена на банное полотенце.

— Это ведь не может быть мой ребёнок, правда? — повторил он свой вопрос.