Держи меня за руку / DMZR

Другая фабрика, много огромных мясорубок, я их узнаю теперь с первого взгляда, а в воронки падают трупы, целиком и по частям. Картинка замерла, показывают прощание семьи с пожилой женщиной, а на гробе, сделанном из металла, похожим на лоток, уже священник отмечает электронным крестом маркировку. Все улыбаются, они видят, куда отвезут их бабушку или тётю, в ролике об этом и говорится. Камера возвращается на фабрику, сортировочная линия, робот считывает маркировку с гроба, который тянет конвейер, и переводит его на другой путь, где безжалостные пальцы манипулятора хватают тело и переносят в воронку измельчителя. Камера показывает нам последние секунды тела, мы отчётливо можем видеть мёртвое лицо этой женщины, которое вскоре скрывается в общей массе серого фарша.

Голос ещё что-то рассказывает, но я больше не могу слушать и падаю в обморок, в руки папы. Пассажиры дожевывают свои снеки, пожимают плечами, смотря на нас, они видят нас, и скоро голос замолкает, как только мы проезжаем все экраны. Эскалатор набирает ход, я с трудом смотрю сквозь щелки в глазах, открывать их полностью страшно, и вижу, как перед нами вырастает величественный вестибюль станции. Дует свежий ветер, я дышу с жадностью, пью и не могу напиться этой прохладой!

Папа помог мне сойти с эскалатора, и мы застыли на месте, по моей вине. Я уставилась в величественный свод, по центру которого была примитивистски нарисована Земля, которую держали на руках шесть детских ручек, причём каждая рука была своего цвета: белая, чёрная, жёлтая, красная, синяя и зелёная. А вокруг этой картины всё было украшено золотыми барельефами с животными, людьми, сделанными тоже довольно грубо, и я с трудом разбирала лица людей, пока не поняла, что художник или скульптор не хотел рисовать лица, нечёткими мазками лишь наметив контуры. Патетичный свод подпирали золотые колонны, стоявшие без видимого порядка, поэтому свод слегка косил в одном месте, провалившись так, что казалось, будто бы эта конструкция скоро рухнет. Никто не обращал на это внимания, люди входили и выходили, не смотря друг на друга, некоторые врезались в нас, удивлённо оглядывались, не понимая, откуда мы взялись, и спешно шли к эскалатору.

Выйдя через высокие двери, громоздкие, отделанные золотом, высотой в два этажа, но легко открывающиеся, мы очутились посреди сотен ярких огней вывесок и гула автомобилей. Перед нами шумела широкая дорога, запруженная тысячами автомобилей, которые не двигались с места. Высокие дома из стекла и бетона надменно взирали на копошение букашек внизу, зеленого плюща не было, как не было и электромобилей, в воздухе стоял густой выхлоп тысяч двигателей, показавшийся знакомым, даже родным в этикеточно красивом чужом мире.

– Куда идти? – спросила я, вертя головой.

– Надо бы поесть, – предложил Нурлан, улыбаясь и поигрывая чётками.

– Ну не-е-ет! – возмутилась я, вспомнив рекламный ролик в метро, меня снова затошнило.

– Ничего, это пройдёт, – сказал Хмурый, – найдём что-нибудь годное.

– Найдём, – подтвердил папа.

– Хорошо, – я задумалась, внезапная мысль пронзила меня насквозь, я поняла, что надо скорее уходить отсюда. Мне показалось, а, может, и не показалось, что люди на улице постепенно окружают нас, чаще останавливаясь, возвращаясь обратно, сдавливая кольцо, как охотники загоняют зверя, так я себе это представляла, мне всегда было жалко волков и лис, которых с постоянным упорством травили в рассказах, которыми нас мучили в школе. – Уходим!

Нурлан подмигнул мне, кивнув на брешь в окружении, это была узкая улица в два ряда между бизнес-центрами, напичканными в плоть улицы, как пичкает повар кусок свинины чесноком. Я тоже видела её и хотела идти туда. С одной стороны нас защищали стены домов, но это могла быть и ловушка, если улица окажется тупиковой или некуда будет свернуть. Мои сомнения рассеял Хмурый, он решительно пошёл туда, оттолкнув с дороги осмелевшего человека, решившего встать у него на пути. Это был высокий и толстый молодой человек, наверное, молодой, лица его я не смогла разглядеть за густой бородой, глаза прятались за нависшими выпирающими бровями и толстыми щеками, а нос больше походил на пятачок. Парень испугался и забился в толпу, жалобно заскулив, как побитая собака, кольцо загонщиков дрогнуло и отступило подальше от нас, – они испугались, не поняли, куда мы идём, и открыли всю левую сторону, можно было уходить на три дороги, как в сказке – налево пойдёшь, коня потеряешь, направо пойдёшь – горе узнаешь, а прямо пойдёшь – жизнь потеряешь. Мы идём прямо, они нас боятся, как гиены, способные напасть стаей и на раненое животное, умеющие ждать, жестокие и жадные в своём ожидании, нетерпеливые и трусливые.