Держи меня за руку / DMZR

Две пары горячих ручек обхватили меня, прижались ко мне. Это были Мариночка и Оленька, перепачканные в грязном снегу, все в чёрной липкой грязи. Они прижимались ко мне, ища защиты, и выли от ужаса, отрывая голову от меня и снова пряча глаза, не желая видеть, как нас со всех сторон обступают клоны без лиц – это были их клоны, мои клоны, высившиеся над всеми, пустившие вперёд авангард из маленьких девчонок.

Я подняла глаза к небу, ища спасения, и увидела его. Солнце подмигнуло мне из-за туч, осветило лицо, точно также, как тогда, в летний день, когда мы с папой плавали на лодке, и он учил меня плавать, смеялся, не давал залезть в лодку, заставляя догонять, путаясь в воде, руках и ногах, ругаясь на смешной круг в виде жёлтого утёнка. Я тогда немного захлебнулась, умудрилась перевернуться, и так испугалась, что потом долго боялась входить в воду. Я направила свою мысль в этот солнечный тёплый день, надо мной уже жужжали любопытные стрекозы, следившие за моими успехами в плавании, я уже слышала голос папы, зовущий к себе, подбадривающий, смеющийся. Солнце ослепляло, согревало, стало так тепло и спокойно. Я прижимала к себе девчонок, переставших дрожать, с интересом следивших за полётом разноцветных стрекоз, больших, с красочными переливающимися крыльями. Нежно струилась вокруг нас вода, немного прохладная, чистая, и через дымку серого тумана, рассеивающегося под лучами солнца, я видела, как отдаляется от нас этот кроваво-чёрный ослепительный белый снег, как рвёт внизу страшная тварь озверевших безликих безлицых клонов, пытавшихся встать в пирамиду, дотянуться до нас, всплывающих со страшного дна в чистое небо. Клоны падали, набрасывались на тварь, валили её на спину, отлетая от сильных ударов, искорёженные, располосованные иглами, когтями, разорванные зубами… я не смотрела больше туда, где продолжалось сражение, и вскоре оно пропало.

В уши хлынула вода, нос неприятно забился, стало трудно дышать, и мы всплыли вместе с девчонками, наперегонки плывя к лодке, где нас ждал папа, мой папа. Он махал нам, не решаясь сдвинуть лодку, чтобы не ударить веслом, помогал взобраться, а мы смеялись и плакали одновременно, замёрзшие, все в застрявшей в купальниках тиной и разноцветными водорослями в волосах. Девчонки выбирали длинные нити водорослей у меня из головы, вытягивали из-под закрытого купальника, смеялись, находя у себя тоже самое. Маленькие, здоровые и здоровые в своей полноте девочки, с весёлыми счастливыми лицами, искрящимися большими глазами. Они и правда были похожи между собой, не только на больничной койке, и схожесть была другая, не фотографическая, не формальная. Мариночка была брюнеткой, с огромными карими глазами, а Оленька блондинка, как и я, беленькая, с голубыми глазами и курносым, как и у Мариночки веснушчатым носом. Мы обнимались, хохотали, хватали стаканы с чаем, папа наливал нам его из термоса, обливались, дурачились, чай был сладкий и несильно горячий.

«Я всегда рядом», – сказал папа и улыбнулся. И мне стало так спокойно и легко, что я проснулась с улыбкой на губах.

В палате тихо, шумит вентилятор нагнетательного клапана, кто-то тяжко сопит забитым носом. Я вся мокрая, и меня пробивает холодный пот, дёргаюсь, боюсь пошевелиться, дотронуться до себя. Неужели я опять обмочилась? Нет, я вспотела, дышать тяжело, что-то давит на грудь, сил подняться просто нет. Лежу так полчаса, может больше, и поднимаюсь.

Ноги неуверенно ступают по холодному полу, где-то остались мои тапочки, опять их медсестра или уборщица убрала в неизвестность. Подхожу к девочкам, слава богу, спят, улыбаются чему-то во сне. Лица остренькие, бледные, кожа туго обтянула кости, и всё же они более живые, чем раньше, хочется так думать, хочется видеть так. Глажу их по головкам и отхожу в полумрак палаты.

Бреду вдоль других коек, всматриваюсь в спящие лица, но точно знаю, куда надо идти, и не хочу. Знаю уже, что поздно и ничего нельзя поделать. Все спят, кто-то спокойно, кто-то ворочается, слабо, еле-еле, а у окна стоит мёртвая койка, свет с улицы странно падает на неё, вроде и освещает, ярко, фонари бьют сильно, от них в палате ночью светло, но койка в полутьме, и чем ближе я подхожу, тем темнее становится у меня в глазах. Здесь лежит та самая девочка, которую рвали клоны без лица у меня на глазах. В её неподвижном застывшем теле я вижу её, полненькую, с кудряшками тёмных волос, немного вздёрнутой верхней губой и недовольными глазами, ворчавшими из-под густых бровей. Я вижу её прошлой, какой она была в жизни, до больницы, а не эту маску, обтянутую бледной синей кожей маску, впавшие щёки на широком скуластом лице, потерявшиеся в глубине чёрных провалов глаза… так выглядит смерть, она всегда выглядит одинаково, я хорошо помню её лицо, надменное, спокойное и безразличное. В нём нет никакого отношения к тебе, нет ни взгляда, ни осуждения, обиды, гнева, разочарования или злости, лишь грустное удивлённое непонимание, так быстро? И это всё?