Державный плотник

- Разносит... разносит! - с испугом шептали работавшие на крепости, и еще громче потрясали воздух стук и лязг топоров, визг пил и скрип тачек.

- Кого разносит?

- Старого Виниуса.

- О, Господи! Спаси и помилуй.

Вдруг отчетливо выделился из всего шума звонкий, юношеский голос.

- Упали в воду!.. Тонут!.. Спасите! - в ужасе кричал Ягужинский.

Все на мгновение смолкло.

- Кто упал? - прогремел голос царя. - Павел зря кричать не станет... Кто тонет?

- Кенигсек, государь, да лекарь Петелин... Вон с тех досок упали в канал... Вон видно руки... борются со смертью...

- Живей лодок! Багров! Тащите сети!

Это уже распоряжался царь. Куда и гнев девался! Его заступило царственное человеколюбие - человеколюбие, которое через двадцать с небольшим лет и унесло из мира великую душу величайшего из государей... Известно, что в конце октября 1724 года Петр, плывя на баркасе к Систербеку для осмотра сестрорецкого литейного завода, увидел недалеко от Лахты севшее на мель судно, которое плыло из Кронштадта с солдатами и матросами, и тотчас же бросился спасать людей, потому что судно, потрясаемое волнами, видимо погибало. Великодушный государь, добрый гений и слава России, сам бросился по пояс в воду, в ледяную воду конца октября! Всю ночь работал в этой воде, спасая людей, которых не успело унести бушевавшее море, и хотя успел спасти жизнь двадцати своим подданным, но сам схватил смертельную простуду и через несколько месяцев отдал Богу свою великую душу...

Это ли не величие!

И теперь здесь, в Шлиссельбурге, забыв Виниуса, свой гнев, нашествие шведов и все на свете, Петр, стремительно сбежав с крепостной стены, так что за ним не поспевали ни Меншиков, ни Ягужинский, моментально вскочил в первую попавшуюся лодку и, чуть не опрокинув ее, начал работать багром, страшно бурля воду в канале.

- Не тут... спускай лодку ниже... их унесло водой, - торопливо командовал он матросам.

И опять багор пенит воду в канале.

- Нет... еще ниже двигай...

Багор не выходил из воды.

- Данилыч! Вели закидать сети ниже, на перехват утопшим...

- Сам закидаю, государь... Помоги, Господи!

Багор что-то нащупал.

- Стой! Ошвартуйте лодку веслами... Здесь!..

И багор, поднимаясь из воды, поднимал на ее поверхность что-то вроде мешка...

То была спина утопленника... Скоро показались болтавшиеся, как плети, руки и ноги... повисшая долу голова... мокрые черные волосы, с которых струилась вода...

- Кенигсек! Благодарение Богу... может, отойдет.

И царь снял шляпу и перекрестился.

- Ищите других!.. Они тут, должно быть, недалече.

Из толпы солдат и рабочих, стеною стоявших вдоль канала, послышались возгласы:

- Не клади на землю утопшего, государь! Не клади!

- Качать ево! Качать!

- Сымай кто зипун! На зипун ево! Живо, братцы!

На берег из лодки полетел кафтан.

- Сам царь-батюшка не пожалел своей государевой одежи, - слышалось на берегу.

- Пошли ему, Господи, Царица Небесная!

Государь бережно поднимает утопленника, как малого ребенка, тревожно смотрит в его бледное лицо, посиневшее, еще за несколько минут такое прекрасное лицо и так же бережно передает несчастного на руки подоспевшим с Меншиковым матросам.

Утопленника кладут на растянутый царский плащ.

- Качайте... качайте, дабы изверглась из него вода... А ты, Данилыч, обыщи его карманы... нет ли важных государственных бумаг.

Меншиков вынимает из карманов утопленника несколько пакетов, отчасти подмоченных.

- Отдай их Павлу... пускай отнесет в мою ставку и запечатает моей малой печатью... на досуге я сам разберу.

Меншиков отдал пакеты Ягужинскому.

- Нащупали! - крикнули с другой лодки, что была пониже.

- Подавай на берег! Да легче!

- Вот бредень, братцы, на бредне способнее качать!

- А другого на рогожу клади, рогожа чистая.

И началось усиленное качание трех мертвых тел.

Царь стоит около Кенигсека и не спускает глаз с его посиневшего лица, перекатывающегося с правой щеки на левую и - наоборот...

"Не изрыгается вода, не изрыгается... вот печаль! Какого нужного человека лишаюсь! Новый бы Лефорт был".

Царь подходит к покачивающемуся утопленнику и осторожно дотрагивается до его высокого, мраморной белизны лба.

- Холоден, как лед...

- Вода студена, государь, - тихо говорит Меншиков.

- От ледяной воды, поди, сердце замерло, не выдержало.

- Знамо, государь, и не от такой воды дух захватывает, а тут долго ли?

Петр, Меншиков и два матроса сменяют прежде качавших.

- Тряси дружней, вот так: раз-два, раз-два...

Жалкое, безжизненное, беспомощное тело!..

- Наддай еще! Тряси!..

- Эх, государь, кабы в нем была душа, давно бы вытряхнули, - тихо говорит Меншиков.

- Так думаешь, нет уже ее в нем?

- Думаю, государь; она ведь из воды умчалась в ту страну, где ей быть предопределено, може, в рай светлый, може, во тьму кромешную.

Между тем Ягужинский, придя в царскую палатку (государь не хотел жить в крепости, в доме, а предпочитая свежий воздух открытого места, велел разбить себе палатку вне крепостных стен), чтоб запечатать вынутые из карманов утопшего Кенигсека бумаги в отдельный пакет, положил их на стол и при этом нечаянно выронил из одного конверта что-то такое, от чего он со страхом отшатнулся...