Державный плотник

- Дай, Господи! Одначе устье Невы надо еще добыть.

- И добудем… Сколько ты успел собрать рати?

- Всего, государь, у меня рати тысяч двадцать: семеновцы с преображенцами, да два полка драгун, да пехоты двадцать батальонов.

- Сего за глаза достаточно… Как только грачи да жаворонки прилетят, так и выступай в поход.

- Слушаю, государь.

- А потом и я за тобой не умедлю.

С последними словами Петр задумался. Шереметев почтительно ждал.

- Да вот что, Борис Петрович, - очнувшись от задумчивости, сказал Петр, - возьми с собою в поход и царевича… Пора Алексею привыкать к воинскому делу… Зачисли его в Преображенский… у преображенцев есть чему поучиться.

- Слушаю, государь, - поклонился Шереметев.

Петр опять задумался, вспомнив о царевиче.

"И в кого он уродился? - невольно думалось ему. - Точно кукушка в чужое гнездо его подбросила… Точно не моего он семени… Не по его голове будет шапка Мономахова, не по Сеньке шапка… Кабы "шишечка"…"

И лицо его опять просветлело.

Ягужинский стоял в нерешительности с чертежом в руках.

- Ты что, Павел? - спросил царь.

- Из какого дерева, государь, повелишь топорище к топору пригнать? спросил Павлуша. - Из дуба али из ясени?

- Пальмовое… да из самой крепкой пальмы, - был ответ.

- И такой величины топор, государь, как здесь, на чертеже?

- Такой именно.

Шереметев взглянул на чертеж, и его поразили размеры топора.

- Воистину, государь, этот топор всем топорам царь, - сказал он, - ни одному плотнику с ним не справиться.

- Так и должно быть, - торжественно сказал Петр, - слышал мои слова? Сим топором я срублю новую столицу для России и прорублю окно в Европу!

16

Петру, однако, не сиделось в Москве: вся душа его была там, где Нева вливала свои могучие струи в море.

Он прибыл в Шлиссельбург в апреле, обогнав на пути Шереметева с войском.

- Торопись, Борис Петрович, - сказал он последнему, - грачи не токмо что давно прилетели, но уж и в гнезда засели.

- Добро им, государь, с крыльями, - почтительно возразил Шереметев. Одначе к вскрытию Невы я беспременно буду к Шлиссельбургу.

- А что царевич? - спросил Петр.

- Помаленьку навыкает, государь.

"Не навыкнет, - подумал Петр. - То ли я был в его годы?.."

Царь, наконец, в Шлиссельбурге.

Он осматривает крепостные работы, производившиеся под наблюдением Виниуса, того самого, что отливал пушки из колоколов новгородских церквей.

Петр гневен. Ягужинский, неотступно следовавший за ним с портфелем и письменными принадлежностями, с ужасом видел, что страшная дубинка царя поднялась над неприкрытою, седою головою старого Виниуса… Вот-вот убьет старика… Они стоят на крепостной стене, обращенной к Неве.

- Тебя бы стоило сбросить сюда со стены, как негодную ветошь! раздался грозный голос царя.

- Смилуйся, великий государь, помилуй! - трепетно говорит Виниус.

- Где боевые припасы?

- Непомедля придут, государь… за распутицей опоздали…

- А лекарства для войска?

- По вестям, государь, недалече уж.

- Со шведской стороны слаба защита крепости! - гремит гневный голос.

Несмотря на адский стук и лязг нескольких тысяч топоров, на визг множества пил, ужасающий скрип тачек, которыми подвозили к крепости десятки тысяч солдат и согнанных на работы со всего северо-восточного угла России крестьян, страшный голос гневного царя гремел, как труба страшного, последнего суда.

- Разносит… разносит! - с испугом шептали работавшие на крепости, и еще громче потрясали воздух стук и лязг топоров, визг пил и скрип тачек.

- Кого разносит?

- Старого Виниуса.

- О, Господи! Спаси и помилуй.

Вдруг отчетливо выделился из всего шума звонкий, юношеский голос.

- Упали в воду!.. Тонут!.. Спасите! - в ужасе кричал Ягужинский.

Все на мгновение смолкло.

- Кто упал? - прогремел голос царя. - Павел зря кричать не станет… Кто тонет?

- Кенигсек, государь, да лекарь Петелин… Вон с тех досок упали в канал… Вон видно руки… борются со смертью…

- Живей лодок! Багров! Тащите сети!

Это уже распоряжался царь. Куда и гнев девался! Его заступило царственное человеколюбие - человеколюбие, которое через двадцать с небольшим лет и унесло из мира великую душу величайшего из государей… Известно, что в конце октября 1724 года Петр, плывя на баркасе к Систербеку для осмотра сестрорецкого литейного завода, увидел недалеко от Лахты севшее на мель судно, которое плыло из Кронштадта с солдатами и матросами, и тотчас же бросился спасать людей, потому что судно, потрясаемое волнами, видимо погибало. Великодушный государь, добрый гений и слава России, сам бросился по пояс в воду, в ледяную воду конца октября! Всю ночь работал в этой воде, спасая людей, которых не успело унести бушевавшее море, и хотя успел спасти жизнь двадцати своим подданным, но сам схватил смертельную простуду и через несколько месяцев отдал Богу свою великую душу…

Это ли не величие!

И теперь здесь, в Шлиссельбурге, забыв Виниуса, свой гнев, нашествие шведов и все на свете, Петр, стремительно сбежав с крепостной стены, так что за ним не поспевали ни Меншиков, ни Ягужинский, моментально вскочил в первую попавшуюся лодку и, чуть не опрокинув ее, начал работать багром, страшно бурля воду в канале.