Державный плотник

И молодых повели. Но прежде чем они дошли до дверей, дружка понес впереди завернутую в скатерть курицу, предназначенную для ужина молодым в сеннике, а за ним пошли коровайники и свещники.

Когда молодые приблизились к дверям, то посаженый отец, взяв Ксению за руку, проговорил обрядовые слова Аркадию:

- Сын наш! Божиим повелением и благословлением матери твоей велел тебе Бог сочетатися законным браком и поять в жены отроковицу Ксению. Приемли ее и держи, как человеколюбивый Бог устроил, в законе нашей истинной веры, и святые апостолы и отцы предаша.

У дверей сенника молодых встретила сваха в шубе, вывороченной кверху шерстью, и снова осыпала их льняными и конопляными семенами:

- На ребяток, на девочек… на ребяток, на девочек…

А в сеннике дружка и свещники уже успели поставить венчальные свечи в кад с пшеницею - у самого изголовья брачного ложа.

С лихорадочным трепетом вступили молодые в сенник, где их тотчас же стали раздевать: жениха - дружка, а невесту - сваха.

- Не надо! Не надо! - отбивалась бедная Ксения, закрывая вспыхнувшее личико руками.

- Ах, мать моя! Срам какой! Не дается! Да это по закону, по-божьи… - возилась около нее сваха.

- Не надо! Не надо! Пусти!

- Ах, озорница! А потом сама будешь благодарить…

- Не надо! Пусти! Пусти!

Напрасно! Сваха была не такая женщина, чтоб отступить от закона.

Она сделала свое дело… и - "чулочки сняла".

Дружка и сваха тотчас оставили сенник.

- …В застенок повели Ксеньюшку, - сострил князь-кесарь, когда молодых повели в сенник.

В доме идет пир горой.

Но на дворе тихо-тихо. Только безмолвные звезды с высокого неба смотрят на сенник, да ясельничий с обнаженным мечом ездит верхом около сенника для предотвращения всякого лиходейства, пока там совершается "доброе".

Когда в доме свадебный пир достиг апогея, к дверям сенника подошел дружка.

- Все ли в добром здоровье? - громко спросил он.

- Все в добром здоровье, - послышался ответ через дверь.

- Слава Богу! - прошептал дружка.

Через минуту он торжественно входил в пиршескую хоромину. Все воззрились на него вопросительно.

- Возвещаю! - торжественно произнес он. - Между молодыми доброе совершилось!

9

В то время, когда на Москве, в доме Трубецких, справлялась веселая свадьба, а в Преображенском приказе, в застенке, кнут и дыба справляли свое страшное дело, в это время "Державный Плотник" делал первые, к несчастью, неудачные попытки царственным топором "прорубить окно в Европу".

Оставив свое тридцатипятитысячное войско у стен Нарвы под начальством герцога фон Круи для возведения укрепленного лагеря и для приготовления осады города, царь Петр Алексеевич, в сопровождении Александра Данилыча Меншикова и неразлучного Павлуши Ягужинского, отправился на не дававшее ему спать Балтийское море "взглянуть хоть одним глазком".

- Ох, глазок у тебя, государь! - сказал Меншиков, следуя верхом около царского стремени.

- А что, Данилыч, - окликнул его царь, - что мой глазок?

- Да такой, что хоть кого сглазит! Вон под Азовом салтана сглазил, а теперь, поди, и Карлу сглазит, - отвечал Меншиков.

- Помоги Бог, - задумчиво сказал Петр, - с ним мне еще не приходилось считаться.

- Тебе ли, батюшка-государь, с мальчишкой счета сводить!.. Розгу покажи, тотчас за штанишки схватится, как бы не попало, - пренебрежительно заметил Меншиков.

- Не говори, Лексаша: вон и Христиан датский, и Август польский почитали его за мальчишку, а как этот мальчишка налетел орлом на Копенгаген, так и пришлось Христиану просить у мальчишки пардону, а мальчишка с него и штаны снял, - говорил Петр, вглядываясь в даль, где уже отливала растопленным свинцом узкая полоса моря.

- Штаны, - улыбнулся Меншиков, - это Голстинию-то?

- Да, Голстинию.

- Да и Александр Македонский был мальчишкой восемнадцати лет, когда при Херонее на голову разбил греков и спас отца, - проговорил как бы про себя молчавший доселе Павлуша Ягужинский.

- Ты прав, Павел! - горячо сказал царь, и глаза его загорелись. - Я плакал от зависти к этому Александру, когда в первый раз чел про дело у Херонеи: отец его Филипп и все македонское воинство уже дали тыл грекам, когда на союзников оных, фифанцев, налетел Александр с конницей, мигом смял их, а там ударил и на победителей отца и все поле уложил их трупами! Таков был оный мальчишка!

- А что потом в Афинах было! - тихо заметил Павлуша. - Я тоже, государь, чел когда-то сие описание и плакал, токмо не от зависти, где мне!.. Афин мне было жаль, государь.

- Точно, Павлуша: афиняне в те поры объяты были ужасом… Афинянки выбегали из домов и рвали на себе волосы, узнав о павших в бою отцах, мужьях, братьях, сыновьях. Старики словно безумные бродили по стенам города… Старец Исократ с отчаяния уморил себя голодом…[32] А вот и море!

Петр с благоговением снял шляпу перед обожаемою им могучею стихией и набожно перекрестился.

Меншиков и Ягужинский, видя, что царь молчит, тоже молчали, не смея нарушить торжественность минуты.