Державин

— Что ж, он теперь пустил против тебя боевыми порядками полк свой? — густым голосом отозвался Гасвицкий.

— Нет, полк его выведен на Кавказскую линию. А он, вишь, выпросился в отпуск и начал новые проделки. Приказал всем своим крестьянам, а также чужим соседним собраться и строить ему дом. Насильник! Кажный должен был к нему являться со всем инструментом и необходимым материалом…

— А у кого не было лесу?

— Те сами оставались под открытым небом: гренадеры и бомбардиры из свиты генерала разбирали избу несчастного мужика в час времени. И тот сам вез свои лесины Загряжскому. А сейчас генерал и до меня добрался. Веришь ли, взял из театра казенного машиниста и увез к себе в имение. Я, ссылаясь на то, что в нем нужда, потребовал его присылки. Генерал преспокойно объяснил, что не выпустит. Тогда… — Державин смял салфетку и бросил на стол. — Тогда я приказал взять у него машиниста насильно, через полицию, что и было исполнено…

Гасвицкий оглушительно захохотал, отчего и без того красное его лицо налилось сизой кровью. «Эх, Петруха! Смерть примешь от апоплексического удара», — невольно подумал Державин и, пришепеливая от волнения, сказал:

— Но не на того он напал! Меня ему не съесть!..

— Проварилось ли белужье звено? — решив отвлечь мужа от неприятного разговора, осведомилась Катерина Яковлевна.

Гасвицкий вместо ответа только зачавкал набитым ртом, а Державин подцепил кусок и поморщился:

— Кушанье солоненько состряпано! Али ты, хозяюшка, в кого-то влюблена?

— Ах, милый суевер! Влюблена — и сколько лет! — в тон ему ответствовала Катерина Яковлевна, залившись нежным румянцем. — Да все в тебя, в тебя, Ганюшка!..

— Ну ладно, — посветлел губернатор. — Тогда попотчуй нас к чаю сдобниками. Да вели подать на стол сахару и колотого и толченого…

Рев, гиканье и свист заполнили площадь. Нерадивый отставной бомбардир, спавший в приворотной будке, кинул алебарду и прыснул вдоль улицы. Против окон в сопровождении двух штаб-офицеров остановил коня Загряжский — тучный, пучеглазый, длинноносый, в зеленом генеральском мундире. Он размахивал шпагою и кричал дискантом:

— Эй, губернатор! Выходи, обидчик, потолкуем!

Кондратий побежал было в людскую за ополчением, но, убедившись, что прямой опасности губернатору нет, воротился, покачал сивеющею головой:

— Ишь пялится пучеглаз, ровно сирин ночной! Спородила его мать, а ума не вложила…

Державин не выдержал, вскочил на высокое окно:

— Пошто ж ты сильничаешь, ирод? Уважай государынину власть!

Загряжский еще пуще выпучил глаза:

— У меня, вишь, никому спуску нет! И ты для меня не губернатор, а… — и он похлопал себя по широкой заднице, обтянутой голубыми рейтузами.

Гасвицкий побагровел:

— Ну погоди, я тебе сошник твой длинный переломаю!

Он выхватил у Кондратия фузею и на тяжелых ногах кинулся к двери. Но Загряжский стрекнул шпорами лошадь и полетел центральной улицею, выкрикивая срамные слова.

— Ну что с ним прикажешь делать! — сокрушенно сказал Державин вернувшемуся другу. — Ведет себя татски, да и тверезым никогда не бывает.

Проводив Катерину Яковлевну, старые друзья сидели за ужином. Им прислуживал Кондратий, который рассказал об услышанном от соседской кухарки:

— Наш-то енерал с двумя пистолетами ворвался в обед к господину Арапову при больших гостях. Слуги попадали, как сноповье. Стращал разными угрозами ваше высокопревосходительство. Грозился, что дождется ночами вашего выезда…

Сержение генерала не испугало Державина. Бесило другое: опять секретарь Гудовича Лаба, проворный, умеющий подольщаться к разного характера людям, вместе с вице-губернатором Ушаковым зачнет плесть свою паутину. А Гудович, видать, человек слабый или, попросту сказать, дурак, набитый барскою пышностию. И наушничанье сие он воспримет как новый знак неблагополучия в губернии Тамбовской…

Внизу раздались тяжелые удары в дверь. Губернатор поднялся:

— Кондратий! Ежели это давешний безобразник — впусти, мы с ним объяснимся.

Один из офицеров, сопровождавших днем Загряжского, развязно вошел в кабинет:

— Имею честь, ваше высокопревосходительство, передать вызов от его высокопревосходительства генерал-майора Загряжского на дуэль. Как благородный дворянин он предлагает вам кровью смыть нанесенное ему оскорбление.

— Гаврила Романович! — медведем поднялся Гасвицкий. — Дозволь я вместо тебя отправлюсь на дуэль. Могу на шпагах, могу и на пистолетах, а могу… — он растопырил огромную свою пятерню, — и на кулачки вызвать…

— Постой, братуха, дело сурьезное! — усадил его Державин и оборотился к офицеру: — Я как губернатор дурачества такого совершить не могу! — он повысил голос так, что слова его были слышны за окном, где в темноте прятался Загряжский. — Но если господину генералу угодно объясниться со мной по какому-то частному делу — прошу его к себе. Если же у него дело официальное — приглашаю его как правитель в наместническое правление во время присутствия. Честь имею!..

Офицер растворился в темноте, а затем двенадцать копыт, высекая из булыжника искры, загремели по площади.