Держава и топор

«Доведенный» извет, согласно букве закона, позволял получить «вольную», выйти на свободу. В 1721 году дворовый Аким Иванов донес на своего господина Тимофея Скобелева, пившего и буянившего без меры. На упреки своей сварливой супруги Скобелев при Иванове якобы сказал: «Что ты мне указываешь? Ведь так сам государь, Петр Алексеевич делает!» Донос Иванова подтвердился, и по приговору 1722 года Скобелева за его преступление было велено «бить батоги нещадно», а «доносителю Акиму Иванову, за его извет дать паспорт, в котором написать, что ему, Акиму, с женой и с детьми от Скобелева быть свободну и жить где похочет». Так крепостной стал свободным человеком.

К свободе крепостные стремились разными путями, в том числе и через ложный донос. Потом, после пыток и долгого сидения в тюрьме, крепостные в огромном своем большинстве говорили одно и то же: «За своим господином никаких преступлений не знаю, а „слово и дело“ кричал, отбывая… холопства (или крепости. – Е. А.)». За ложный донос крепостного обычно били кнутом и возвращали хозяину под расписку или ссылали, если предполагали, что помещик «будет иметь на него… злость».

В изветах крепостных на своих господ можно увидеть и месть жестокому или несправедливому хозяину. При расследовании извета (1739 год) дворового помещицы Аграфены Барятинской Трофима Федорова выяснилось, что Федоров «блудно жил» с дворовой девкой Натальей, которую помещица выдала замуж за другого дворового, а недовольного решением госпожи Федорова посадила в холодную, а потом продала канцеляристу Головачеву. Федоров к другому хозяину идти не хотел и, по-видимому, шантажировал хозяйку и нового своего хозяина Головачева подслушанным им разговором, обещал донести о сказанных помещицей «непристойных словах» в Москве. Попав в трудное положение, Барятинская и Головачев заперлись в спальне Барятинской и обсуждали происшедшее. Опытный в подслушивании Федоров вновь припал к скважине и разобрал, как Головачев сказал его хозяйке: «Ты этих слов не опасайся, всемилостивейшая-де государыня изволит жить с Бевернским и посылает ево в Курляндию вместо себя и тут ничего не опасаетца, а ты-де, опасайся холопа своего, а при тех их словах других никого, кроме ево, Федорова, не было». После этого Федоров смело донес на свою госпожу.

Совет Головачева «опасайся холопа своего» был своевременным предупреждением для многих помещиков, которые относились к крепостным как к живому имуществу и, не стесняясь «хамов» и «хамок», выражали свои чувства. Каждое слово господина, где бы оно ни было сказано – в поле, в нужнике, за обедом, в постели с женой, – слышали, запоминали, а иногда и записывали дворовые.

Особую группу доносчиков составляли родственники, близкие друзья, приятели, соседи. Жены доносили на мужей, которых не любили и от которых долго терпели побои и издевательства. Мужья сообщали о «непристойных словах» своих неверных жен. По доносу жены Варвары в 1736 году был арестован и сожжен как волшебник ее муж Яков Яров. На очных ставках она же с убийственной доказательностью уличала его в колдовстве. Посадская жонка Февронья кричала «слово и дело» на собственного мужа и объясняла на допросе это тем, что «не стерп[ела] от мужа побои».

Обычными были доносы братьев на братьев, отцов на детей, детей на отцов. Причины доносов самые разные, но все эти доносы были одинаково далеки от защиты государственной безопасности: распри из‐за имущества, вражда, жадность, особенно зависть, а также другие мотивы, которые заглушали родственные и христианские чувства. В 1732 году копиист Петр Свешников донес на своего брата Павла в говорении им «непристойных слов», но потом повинился, сказал, «что о вышеозначенном на оного своего брата Павла затеял, вымысля собою, напрасно, по злобе, что оной ево брат з другими людьми в разные времена прихаживал в дом ево Петров и ево, Петра, бивал многократно безвинно».

Что заставляло людей становиться доносчиками? Прежде всего – угроза стать неизветчиком, то есть недоносчиком. Оказаться неизветчиком было страшнее, чем стать ложным изветчиком. Согласно законам, неизветчик признавался фактически соучастником государственного преступления. Его ожидало наказание кнутом, ссылка на каторгу или даже смертная казнь «за то, что он ведал воровской умысл, а не известил» или что он «знал за тем… (имярек) „государево слово и дело“ и нигде о том не донес». Так было с новгородским распопом Игнатием Ивановым, который по указу Петра I был казнен в 1724 году за недонесение слышанных им от других «непристойных слов».