Держава и топор

В основе работы многих государственных институтов самодержавия лежали принципы поручений (или, как их называли в XVIII веке, комиссий), которые самодержец временно и регулярно давал кому-нибудь из своих доверенных подданных. Такие дела назывались: «его, государя, дело». На принципах порученчества, а не делегирования части полномочий монарха учреждению или человеку и строилось все государственное управление и в XVII, и в XVIII веке. По этому принципу работал и подконтрольный только самодержцу политический сыск. При этом работа порученцев-следователей сочеталась с сыскной работой различных высших правительственных учреждений, а также центральных сыскных учреждений.

В отдельные моменты какое-либо из этих учреждений получало в деле сыска преимущество, но потом – опять же по воле государя – отходило на задний план. Преемственность политического сыска выражалась не в преемственности учреждений, которые занимались делами по государственным преступлениям, а в преемственности неограниченной власти самодержца. Именно эта власть порождала политический сыск, давала ему постоянные импульсы к существованию и развитию в самых разнообразных организационных формах, контролировала и направляла его деятельность.

В 1697 году в Кремле «закричал мужик караул и сказал за собой Государево слово». Никакого Слова за ним не было. Это был первый подтвержденный документами русский воздухоплаватель, который на допросе в Стрелецком приказе сказал, что «сделав крыле, станет летать как журавль» и поэтому просил денег на изготовление слюдяных крыльев. Однако испытание летательного аппарата в присутствии И. Б. Троекурова закончилось неудачей и «боярин на него кручинился и тот мужик бил челом», сказал, что слюдяные крылья тяжелы и нужно сделать кожаные, но потом «и на тех не полетел», за что его пороли, а потом у него в счет потраченных на его замысел денег отписали в казну имущество.

Глава 3. «Донести, где надлежит»

По утверждению Н. Б. Голиковой, из просмотренных ею 772 дел Преображенского приказа за конец XVII – начало XVIII века только пять начались не с доноса. То же можно сказать и о всем XVIII веке. И все же, несмотря на эти данные, волю самодержца как исходный толчок для возбуждения политического дела нужно поставить на первое место – так велико, всеобъемлюще было ее значение. Эта воля верховного и высшего судьи всех своих подданных выражалась не только в виде указа о начале расследования по государственным преступлениям, но и в любой другой, порой весьма произвольной форме.

Начало сыскного дела царевича Алексея уникально. Это произошло на глазах десятков людей, присутствовавших 3 февраля 1718 года в Кремлевском дворце при отречении привезенного из‐за границы царевича от наследования престола. В тот день Петр I, по словам обер-фискала Алексея Нестерова, обращаясь к «непотребному» сыну, «изволил еще говорить громко же, чтоб показал самую истину, кто его высочества были согласники, чтоб объявил». По словам голландского резидента барона Якоба де Би, «царевич приблизился к царю и говорил ему что-то на ухо». В вопросных пунктах царевичу, написанных царем на следующий день, упоминается, что во время церемонии в Кремле Алексей Петрович «о некоторых причинах сказал словесно» и что теперь следует эти признания закрепить письменно и «для лучшего чтоб очиститься письменно по пунктам». Разумеется, решение о начале этого грандиозного политического процесса XVIII века Петр обдумал заранее.

Дело Толстого, Девьера и других в 1727 году началось также без всяких изветов. Почувствовав сопротивление некоторых вельмож своим планам породниться с династией посредством брака дочери с великим князем и наследником Петром Алексеевичем (будущим Петром II), А. Д. Меншиков составил некий не дошедший до нас «мемориал» о преступлениях одного из своих недоброжелателей – генерал-полицмейстера Петербурга А. М. Девьера. «Мемориал» стал основой указа Екатерины I о том, что Девьер «подозрителен в превеликих продерзостях, но и кроме того, во время нашей, по воле Божией, прежестокой болезни многим грозил и напоминал с жестокостию, чтоб все его боялись». Девьера арестовали и допросили с пристрастием. Он дал нужные следствию показания на других людей. Так началось дело о «заговоре» Толстого и других.