Держава богов

Два года, три месяца и шесть дней я вел жизнь настолько непримечательную, насколько было возможно. Я ел. Спал. Подправил здоровье, приложив немало усилий, чтобы стать сильным и гладким. Начал лучше одеваться. Я даже подумывал попросить Ликую Шот организовать мне встречу с Итемпасом. Однако потом оставил это намерение: я слишком ненавидел его. Лучше уж так и помереть, оставаясь обычным и неприметным.

Работа тоже была своего рода рутиной. Каждую неделю я отправлялся туда, куда посылал меня Ахад. Наблюдал, насколько получалось, и вмешивался, если приказывали. Если сравнивать такое с жизнью бога… Да что там говорить. Спасибо и на том, что скучно мне не было. Я был все время занят. А когда постоянно работаешь, думаешь меньше. Именно то, что надо.

Мир между тем был полон разнообразия. Месяцев через шесть после нашей встречи и примерно через три месяца после рождения младшего сына (вскоре умершего) Узейн Дарр похоронила отца, скончавшегося от болезни, что уже некоторое время не давала ему заниматься делами. Вскоре после этого Узейн добилась своего избрания на должность одного из представителей Дальнего Севера. Она прибыла в Тень как раз к выборам, происходившим в Благородном Собрании. И первым ее деянием стала пламенная речь, открыто ниспровергавшая право на существование отдельного представителя Тени. Ибо ни один другой город своего представителя в Общности не имел. «И все знают причину!» – заявила Узейн, после чего не без театральности (во всяком случае, так утверждалось в свитках новостей) повернулась и уставилась в глаза Ремат Арамери, которая сидела в фамильной ложе высоко над залом Собрания. И Ремат ничего ей не ответила. Возможно, потому, что все действительно знали причину и она не видела нужды пересказывать очевидное. Представитель Тени реально был представителем Неба, то есть, по сути, еще одним рупором, с помощью которого Арамери могли высказывать свои пожелания. Невелика новость.

Новым же стало то, что протест Узейн не был немедленно отклонен председателем Собрания. И еще то, что сразу несколько других вельмож – причем далеко не все были северянами! – поднялись с мест, выражая согласие со словами Узейн, а по итогам вскоре последовавшего тайного голосования почти треть Собрания высказалась за отмену должности представителя Тени. Проигрыш, но одновременно и победа. В былые времена до голосования дело бы вообще не дошло.

Все это выглядело, скорее, как пробный выстрел. И ведь Арамери не ответили так, как азартно предполагали (шепотом!) по вечерам в гостиной «Герба ночи», на задах пекарни и даже за ужином в семье Гимн. Никто не попытался убить Узейн Дарр. Каменную путаницу улиц Арребайи не накрыло таинственным мором. Черное дерево и редкие травы из Дарра по-прежнему продавались по очень высокой цене – и открыто, и из-под полы.

Я, конечно, понимал, что это все значило. Ремат провела некую черту, и Узейн ее еще попросту не пересекла. Когда же это произойдет, Ремат обрушит на Дарр такие ужасы, каких эта земля еще не знала. При условии, что еще раньше не принесет плодов тайный план самой Узейн.

Однако политика никогда не была настолько интересной, чтобы занимать мое внимание целиком. Дни складывались в месяцы, затем и в годы, и я все явственней ощущал груз незавершенного дела, которого так по-детски избегал. Это начало всерьез угнетать мою душу.

Со временем одно стремление окончательно стало нестерпимым. И однажды, выбрав достаточно свободный день, я попросил Ахада об одолжении. Как ни странно, он пошел мне навстречу…

Дека все еще находился в «Литарии». Этого я, в общем, не ожидал. После предательства Шахар я скрепя сердце ждал, что он объявится где-нибудь в Небе. Она ведь все это затеяла, чтобы вернуть его, разве не так? Но когда сработала Ахадова магия, я обнаружил, что нахожусь в комнате для занятий. Помещение оказалось круглым – напоминание о том, что «Литария» некогда являлась частью ордена Итемпаса. Его стены были покрыты аспидным сланцем, а на них я увидел очень искусно исполненные мелом фрагменты божественных сигил. Все их части были тщательно пронумерованы, а в готовых сигилах недоставало одной-двух черточек. Рядом виднелись числовые формулы, явно имевшие отношение к способу, каким писцы постигали наш язык.

Я обернулся и заморгал, обнаружив, что меня окружают дети в белых одеждах. Большинство составляли амнийцы десяти-одиннадцати лет. Ученики сидели на полу, скрестив ноги и держа на коленях аспидные доски или листки тростниковой бумаги. Все они таращили на меня глаза.

Я упер руки в бока и широко улыбнулся в ответ:

– Что? Неужели учитель не сказал, что на урок заглянет богорожденный?

Взрослый голос заставил меня оглянуться, и тут-то челюсть у меня отвалилась, совсем как у детей.

– Нет, не сказал, – медленно проговорил Декарта, стоявший за кафедрой. – Это у нас запланировано на следующую неделю. Здравствуй, Сиэй.

Дека теперь ходил в черных одеждах.