Держатель знака

— Ох, черт! — Гумилев, споткнувшийся о груду с оглушительным грохотом рассыпавшихся осиновых дров, потер ушибленную ногу. — Так и есть — дровишки завезены не расколотыми в поленья. Бревна какие-то… А это — целая коряга. И я, кажется, вижу на этом чудовище тщетные Ваши попытки его побороть. Дайте Ваш грозный меч мне. Впрочем, вот он. — Гумилев извлекал уже из-под кучи дров зазубренный топор.

— Николай Степанович, право же, я и сам вполне в состоянии, — воспротивился Тихвинский.

— Михаил Михайлович, милый, Вы не довольно сейчас крепки для подобных упражнений! — шутливым тоном возразил Гумилев. — Нет, молодое поколение, лучше предоставьте это мне… Прежде всего — за чудовище!

Сыроватые скверные дрова со стуком разлетались под топором, весело заигравшим в тонких, с точеной, редкостно красивой формы кистями, сильных руках Гумилева Дрова он колол умело, без лишнего шума, точно соразмеряя силу удара,

— А как с уплотнением, Михаил Михайлович? Сей бич Вас пока не коснулся?

— Увы, волею Зевеса, коснулся. На днях в гостиную вселили какого-то вновь прибывшего из Москвы рабочего-металлиста, большевика… Сейчас его нет. И грозят вселить еще.

— Г-м… металлиста. Удивительно сырые дрова Будьте осторожны, Михаил Михайлович, кое-что об этих металлистах нам уже известно. Я вот о чем к Вам: готов ли Ваш доклад? На предстоящем съезде, Вы знаете, представители от Нобеля будут. Разумеется, до конференции еще два месяца, но дело в том, что послезавтра через границу пойдет некто Вишневский. Если вы уже готовы, мы сегодня направим его за инструкциями к Вам Нет — отложим до другой оказии.

— Отчего же, Николай Степанович? Направляйте, направляйте — дело не ждет.

— Вот и отлично. — Гумилев эффектно перебросил топор из руки в руку. — Вопрос разрешен, и чудовища повержены. Позвольте нам на том откланяться, Михаил Михайлович.

— Ну, вот гости так гости… Пришли, накололи дрова и, не заходя, удалились восвояси! — рассмеялся Тихвинский. — Выпьемте, по крайней мере, мятного брандыхлыста, господа — нельзя же так!

— Время не терпит, Михаил Михайлович! Райпотребсоюз и Дом искусств вечером. Ждите Вишневского. Чернецкой, Вы знаете, где его найти? На Большой Морской, у Джорджа Шелтона.

— Кстати, Борис! Как Ваша подготовка к экзаменам?

— Я готовлюсь, Михаил Михайлович, серьезно готовлюсь.

— Смотрите — химию в нынешнем году принимаю я и Вас, из одной только личной симпатии, не премину погонять как следует!

Ивлинский, уже заканчивающий школу, готовился к поступлению в Екатерининский горный институт.

— Всего доброго, Михаил Михайлович!

— Прощайте, прощайте, господа!

— …Итак, Вы — к Шелтону. Вот, на всякий случай, его адрес.

— Всего доброго, Николай Степанович. Прощайте, Борис. — Эти фразы Женя, который залез в карман куртки, чтобы положить туда визитную карточку, произнес уже несколько рассеянно: Борис заметил, что он явно растерялся, не обнаружив чего-то в кармане… Не вынимая руки, переворошил его содержимое… Облегченно вздохнул.

Все было на месте — и перчатка, и сама шпага.

3

«А может, и стоило бы сделать новую — по Парацельсу… — думал Женя, стремительно идя по Большой Морской. — Но мне не нравится форма этой Парацельсовой штучки… Но ведь штучка Парацельса — усовершенствованный вариант того же самого… Суть остается. И если мне не нравится усовершенствованный, то есть где суть наиболее выявлена, вариант… значит… Значить это может только одно — что эту тему стоит обойти. Любопытно, что это за Шелтон? Работает он под прогрессивного английского журналиста, члена лейбористской партии… Кажется, приехал не один — не помню, с кем. А может, не так уж все и страшно — ведь во всех этих делах нужна аптекарская точность… Может статься, что не то заложено не в той штуке, которую я таскаю с собой, а именно там, где начинается работа Парацельса? До чего же все-таки трудно самому, вслепую, без ведущей руки ощупью искать дорогу… И самая страшная, самая пугающая мысль: а может быть, я просто — слепой котенок и все, что, как мне слышится, познано мной, — это детские безобидные игры… невиннейшие детские забавы… Нет, не может быть… Я же телом, чутьем, чем угодно знаю, что ничего не растерял… Это во мне есть, и его настолько много, что оно прорвется наружу даже через мои неумелые попытки ему помочь… Я его слышу — оно мечется, как дикий зверь по клетке… А ведь я себя обманываю. Я не за тем хочу увидеть себя настоящего, чтобы знать, кому я вколачиваю в могилу осиновый кол… Точнее — не только за тем…

Ладно, passons. Давайте-ка, друг мой, натягивайте поплотнее маску порядочного человека — пора за дела».

…Дверь открыла рыжеволосая горничная-англичанка. «Член лейбористской партии» явно не стремился отстать в Совдепии от своих буржуазных привычек.

В переднюю доносились упражнения на фортепьяно. «Да, он не один», — подумал Женя, проходя через застекленные двери в гостиную.

— Mr. Shelton is not at home.

— I'll wait for him in a drawing room.