Держатель знака

«Уходить только в случае провала квартиры, но и в этом случае не уходить без боя», — снова прозвучал в ушах приказ Некрасова.

Преимущества старого дома, видимо, одного из первых квартирных домов, были налицо. К кухне примыкало нечто вроде узкой шахты — вероятнее всего, это был какой-то хозяйственный подъемник. В крайнем случае по его тросам спустятся после перестрелки Юрий с Тутти, Борис и Владимир. Некрасов и Казаров держат подъезд дома на прицеле второго пулемета. Им легче, они сейчас знают, насколько близко враги, — еще не подъехали к дому или вошли уже в подъезд. Стенич занимает позицию у черного хода.

Но Сережа уйдет не через подъемник, выходящий в подвал, смежный с подвалом соседнего дома. Он уйдет последним, когда пулемет у окна замолчит и перестрелка у черного хода прекратится, когда кончатся патроны и дверь под ним упадет, — он уйдет через антресоль на чердак и оттуда спустится в пустую и разоренную квартиру в соседнем подъезде. Там можно переждать.

Неожиданно стало легче: нечеловеческая стянутость мышц ушла — наверное, потому, что внимание переключилось с нее на занывшую ногу.

39

«Белоземельцев… Где-то я слышал уже эту фамилию… С чем-то она явно связана… Может быть, с данными последних допросов?» — думал Олька, перебирая письма в вытащенном из шкафика узком длинном ящичке, специально предназначенном для хранения писем. Обыск в этой квартире Олька решил провести более тщательно, несмотря на спешность проводимой операции: в более чем подозрительной квартире белого офицера могли оказаться бумаги, которые, если не обнаружить их сейчас, дожидаться следующего визита не станут. Олька решил на свой страх и риск задержаться: впрочем, половину рабочих — десять человек — он отправил вместе с Ивченко и Ананьевым проверить две квартиры на втором этаже — дом был трехэтажным.

— Что это?

— Письма моего покойного мужа из Харбина… — Белоземельцева уже не стояла, а сидела в узком темном кресле с высокой спинкой.

— Это?

— Пекинские письма моего сына. Далее — его же из Порт-Артура, где он был тогда военным корреспондентом.

— Кто Ваш сын?

— Географ, как и покойный муж.

— Где он находится сейчас?

— Мой сын, как и мои остальные близкие родственники, кроме моего внука Вадима, находятся сейчас в Париже, где, в силу некоторых семейных обстоятельств, их застала революция.

— Если, как Вы утверждаете, все Ваши родственники, кроме внука, о котором Вы якобы не имеете известий, действительно находятся в Париже, то почему Вы не обратились во французское посольство относительно перемены подданства?

— Вряд ли я смогу Вам это объяснить, молодой человек.

— Это?

— Письма моей внучки из Екатерининского института.

Последняя в ящике стопка писем была обернута в шелковистую сиреневую бумагу (предыдущие пачки были просто перевязаны ленточками). Взглянув на сделанную карандашом поперек пачки надпись — быстрым неженским почерком, Олька почувствовал, что бледнеет.

«Письма С. Ржевского».

— Это?

— Бумаги, оставленные мне на хранение моим внуком, — Олька заметил, что на этот раз Белоземельцева явно справляется с волнением, но по-своему истолковал его причину. Впрочем, волнение, овладело и им самим.

«Так ведь Белоземельцев, Вадик Белоземельцев и был тем самым Сережкиным приятелем, к которому я его отчаянно ревновал в гимназии!»

Поспешно полуразвернув-полуразорвав бумагу, Олька едва удержал посыпавшиеся было на пол свернутые листы бумаги без конвертов. Этих свернутых листов разного цвета и формата было очень много. Один из них, упавший на пол, Олька поднял и развернул…

Листок был покрыт во всю длину чем-то, с первого взгляда напоминающим полоски странных узоров. Что-то наподобие соединенных букв глаголицы. Таким же узором были мелко исписаны и остальные листки.

«Шифровка».

— Я боюсь, что разговор о местопребывании Вашего внука нам придется перенести в другое место.

Женщина не ответила.

— Товарищ Абардышев! Этаж проверен — оружия не обнаружено.

— Ладно. Сейчас займемся третьим — долго провозились… Ивченко! Берешь двоих, нет, на всякий случай пятерых, и остаешься здесь, пока не придет машина. Глаз не спускать, уразумела? Идем дальше, товарищи!

Олег быстрой, пожалуй — нарочито энергичной походкой, не оборачиваясь, вышел из комнаты. Ему не очень хотелось оборачиваться.

40

По возне и нечетким голосам, кажется, бесконечно давно доносящимся с нижней площадки, а кроме того, по бог весть когда ставшему инстинктивным ощущению приближения врага, Сережа понял, что опасность уже воплотилась в свое физическое обличье.

Обтянутые перчаткой пальцы, лежавшие на гашетке, уже не тряслись в нервной дрожи. Напряжение исчезло, Сереже показалось, что разум его словно растворяется в теле — разум переходил, входил в тело, становящееся тонко-послушным и ощутимым целиком, наполняющееся какой-то расчетливой силой…