Держа океан (ЛП)

Есть одна вещь, с которой я не могу ничего поделать, я говорил об этом с доктором Нортом, и мой отец ругал меня за это, но я все равно продолжаю чувствовать себя виноватым за все, что происходит вокруг. Я понимаю, что это бессмысленно, но не могу остановиться. Эммет говорит о том, что видит цвета, парящие в воздухе, я же, клянусь, могу чувствовать все это. Если я нахожусь в магазине, и кто-то роняет банку, мне стыдно, и я всегда уверен, что каким-то образом виноват в том, что они уронили ее. Если кто-то расстроен, я уверен, что это я сделал что-то, даже если не знаю этих людей. Иногда я могу сказать себе, что эти чувства не логичны, но гораздо чаще я чувствую усталость и просто хочу лечь в кровать.

Когда Тэмми закрыла дверь в комнату Эммета, я был переполнен убеждением, что тостер Эммета сломался по моей вине, что я не помог ему, а следовало хотя бы утешить его или все вышеперечисленное вместе. Я чувствовал себя глупым и никчемным, и облако, постоянно висящее над моей головой, стало окутывать меня, пока я не начал практически задыхаться. Мне не хотелось идти в свою комнату. Не хотелось ждать Тэмми. Не хотелось ничего ломать. Мне хотелось забиться куда-нибудь поглубже в темноту и ждать смерти. Я этого не сделал и не пытался себя убить, но я начал плакать. Чтобы начать плакать, мне не требуется много времени, но я знал, что плакать — это плохо, и от понимания того, что я снова это делаю, мое лицо стало гореть. Стыд превратился в страх, страх перешел в панику. Я знал, что сейчас могу попасть под купол и почувствовать себя пойманным в ловушку, как это было раньше, когда мы ходили по магазинам, но мне не хотелось чувствовать это в первый же день после переезда в новую квартиру. Однако я не мог выбирать, во что мне удариться — в панику или в отчаяние. Я хотел избавиться от этого состояния, но не знал, как вырваться.

Бессознательно я выбежал из квартиры.

На мне не было обуви, что я заметил, когда вышел на улицу и оцарапал свои ступни о гравий. Солнце больно обожгло мои глаза, а звук проезжавшего по улице автобуса походил на рев динозавра. Мою грудь сдавило, а голова закружилась. Я не мог нормально видеть из-за слез и солнечных пятен перед глазами. Не мог бежать без обуви, потому что каждый камень под ногами казался ножом, проникавшим в кожу. Я не мог вернуться обратно, потому что был слишком подавлен. Рыдая, я пересек стоянку и лег, свернувшись калачиком под высоким деревом на старой деревянной детской площадке.

Это было хорошее место. Дерн под деревом был выкопан почти до основания, и создавалось впечатление, будто дерево выросло здесь с единственной целью — чтобы прятать человеческие тела в своем стволе. Я не слышал уличного движения, здесь меня обдувал легкий ветерок, и я мог наблюдать за игровой площадкой, печалясь из-за отсутствия на ней детей, но в тоже время пребывая в состоянии спокойной меланхолии. Это была огромная громадина с полностью оборудованной спортивной площадкой, башенками, качающимися мостами и тоннелями из старых шин. Если бы я был меньше, то мог бы полностью скрыться в этих тоннелях, я бы попробовал это сделать и сейчас, если бы не был таким уставшим.

Меня не удивило, что Тэмми меня нашла. Я слышал, как она подошла, слышал ее тяжелые шаги по гравию и почувствовал запах ее духов, когда она присела рядом и тихонько положила свою руку мне на плечо.

— Эй, тигр. Не хочешь рассказать, что случилось?

Нет. Я закрываю глаза и зарываюсь поглубже в ствол дерева. Они отправят меня обратно в больницу или в «Икарус». Я был ходячей катастрофой и не смог прожить один в квартире даже сутки.

Своей сильной рукой Тэмми стала гладить меня, и это прикосновение действовало на меня успокаивающе.

— Милый, все хорошо. Все в порядке. Нет никаких проблем. Никто не сердится. Я думаю, сейчас все перенервничали, все-таки сегодня первый день, — она издала милое воркование и пробежала пальцами по моим волосам, как будто я был ее ребенком. — Ох, сладкий. Ты разбиваешь мне сердце, понимаешь?

— Прости, — промямлил я сквозь рыдания, а потом зарыдал еще сильнее.

Она замолчала, а потом снова начала меня успокаивать, и вдруг рядом послышались шаги, в которых я узнал походку Эммета.

— Почему Джереми плачет?

Я пытался спрятаться от него, потому что мне было слишком стыдно, но я всего лишь уставился на плотно растущие корни дерева.

Тэмми ответила за меня:

— Я не знаю, милый, но все будет хорошо. Все будет хорошо, — сказала она, продолжая гладить меня по спине. — Джереми, может, сейчас самое время принять «Ативан»? Ты сильно перенервничал, и совершенно нормально попросить, чтобы тебе помогли успокоиться.

Она была права. Мне действительно было нужно принять лекарство. Колеса стыда и позора сокрушали меня, как колеса бесконечного поезда.

— Простите.

— Почему ты извиняешься? Ты не сделал ничего плохого.

Это говорил уже Эммет, тоже присевший возле меня. Он не прикасался ко мне, но я мог чувствовать его присутствие. Оно помогало мне, но делало меня грустным, как будто Эммет всегда находился вне пределов моей досягаемости.