Дервиш и смерть

— Куда лучше было бы, если б ты оказался пьян, и для тебя и для меня. Ты по крайней мере видел, что это мой приказ? Кто его принес?

— Как же не видел, твоей рукой писан, твоей печатью подтвержден. А принес его мулла Юсуф.

И тут я сел, ибо ноги не держали меня больше, и выслушал чудесную повесть о чужой дерзости и своей беде.

Где-то после полуночи его разбудил мулла Юсуф и показал ему мой приказ о том, чтобы крепостной диздар в присутствии Пири-воеводы передал узника стражникам, которые в сопровождении муллы Юсуфа отвезут его в Травник. В приказе стояло еще, что упомянутому Хасану не следует связывать руки, а город он должен покинуть до рассвета. Стражники на конях остались у ворот крепости, они вдвоем разбудили диздара и вручили ему мой приказ. Диздар ворчал, почему его не предупредили раньше, тогда он не отправлял бы узника в нижние темницы, а теперь нам надо будет подождать, а у него пропала ночь, и так он больше не знает, когда ночь, когда день, а Пири-воевода сказал ему, что его дело выполнять, да и мулла Юсуф посетовал, дескать, на нас это дело, а не на нем, ну вот и приходится делать то, к чему душа не лежит, но ведь важное дело и вали так желает, но не хочет, чтоб люди узнали об отправке Хасана, люди здесь безумные, недавно только доказали, и лучше все сделать тихо и незаметно. Он добавил еще, что просил меня позволить Пири-воеводе отправиться со стражниками и Хасаном, потому что он не привык на конях ездить, пока до Травника доберутся, у него раны откроются, но я ответил, что никак не могу отпустить Пири-воеводу, он нужен мне здесь, без него я как без рук, за что он и благодарит меня. (Никогда не говорите, что встретили самого глупого человека; всегда может случиться, что кто-то окажется похлеще!) Когда Хасана привели связанного, он попросил, чтоб ему освободили руки, спросил, куда его увозят, обозвал их ночными совами, сердился, что его разбудили во время самого сладкого сна, а когда мулла Юсуф спокойно объяснил, что они лишь выполняют приказ, то спросил его, когда он раз навсегда вырастет и станет думать своей головой, а не по приказу, пора уж, наверняка он совершеннолетний, или он хочет наследовать ему, Пири-воеводе, чего он, Хасан, никак ему не советует, потому что никогда не достичь ему такого совершенства и он может стать лишь маленьким Пири-воеводой. Он, Пири, этого не понял, но думает, что тут кроется нечто обидное. Потом Хасан поблагодарил диздара за удобное размещение и абсолютную тишину, которой его окружили; ему было так хорошо, что из благодарности он желал бы того же самого и диздару. Пири-воевода прервал эту болтовню и велел трогаться.

— Ты прав,— сказал Хасан,— у вас столько дел впереди, жалко терять время.— А увидев стражников, спросил:

— Что мне делать, ага и эфенди, чтоб остаться у вас в добром воспоминании? Поеду ли я верхом или побегу за вами?

— Не болтай слишком! — ответил ему один из стражников, тот, что выделялся своим ростом, и, подняв его на коня, связал ему ноги веревкой.

— Привет моему другу кади! — крикнул он, когда они тронулись.

— Они помчались галопом?

— Откуда ты знаешь?

— Теперь неважно все, что я знаю. А тебе, кажется, еще не ясно.

— Что мне должно быть ясно?

— Что они убежали. И ты им помогал.

— Я видел твой приказ.

— Я не отдавал никакого приказа. Его написал мулла Юсуф.

— А стражники? Они ведь связали его.

— И развязали за первым углом. Это наверняка его люди.

— Я не знаю, его ли это люди, но почерк был твой. И твоя печать. Я не единожды получал от тебя приказ. Знаю каждую твою букву. Другому так не написать.

— Говорю тебе, дурак, я ни о чем не знал, обо всем услыхал от тебя первого.

— Ох, неправда это, все ты знал. Ты и придумал, ты и написал. Ради друга. Только зачем же ты меня погубил? Зачем меня? Неужели ты не мог найти кого-нибудь другого? Двадцать лет я служу верой и правдой, а теперь я твоя жертва. И мулла Юсуф это подтвердит.

— И мулла Юсуф больше не вернется.

— Ну вот видишь, ты знаешь?

Напрасно было с ним говорить, для него я был единственным виновником.

Дефтердар вошел, вытирая полное лицо шелковым платком, красный от волнения, но говорил тихо и внешне спокойно.

— Что это, дервиш, ты начал откровенно издеваться? Ну ладно, ты свое сделал, теперь очередь за другими сделать по-своему. Только скажи мне, на что ты надеялся? Или тебе безразлично?

— Я ничего не сделал. Для меня это такая же неожиданность, как и для тебя.

— А это что такое? Твой приказ и твоя печать.

— Это написал мой писарь, мулла Юсуф.

— Рассказывай! Для чего писарю это делать? Он родня Хасану? Или друг, как ты?

— Не знаю.

— Не был он ему другом,— вмешался Пири-воевода.— Мулла Юсуф — человек кади, он во всем его слушался.

— Не шибко ты умен, Ахмед Нуруддин. Кого ты думал провести этой дерзкой игрой?

— Если б я поставил свое имя, тогда я на самом деле оказался бы дураком. Или не был бы здесь. Неужели это не ясно тебе?

— Ты считал нас дураками, будто мы поверим в твою детскую игру.

— Я могу поклясться на Коране.