Деррида

Итак, ты отправишься в Алжир, вот каков будет ответ – иронический и трагический – на этот наш совместный проект. Я же, хотя и дрожал от мысли, что тебя надо будет пригласить в свою семью, где нам было бы так неудобно, теперь, если ты будешь в столице Алжира или в пригородах или просто будешь проезжать, предлагаю тебе остановиться там, как у себя дома, занять мою комнату и столоваться, отдавать свое белье в стирку и т. д. Не стесняйся. Ты знаешь, они на самом деле очень милые, как бы мне там порой ни бывало плохо… Я должен написать Бурдье, он откомандирован на службу в генштаб в Алжире. Он говорит, что у него есть некоторые возможности, и я ему о тебе напишу.

В тот же месяц Деррида восстанавливает контакт с Альтюссером, сначала извиняясь за то, что долго не давал о себе знать. Он не знает, что рассказывать о своих впечатлениях от поездки, поскольку познакомился он только с Новой Англией. Из-за нехватки денег ему на этот раз не представилась возможность проехать по всей Америке от Восточного до Западного побережья, как советовал Альтюссер. Но он посылает своему старому «кайману» весьма суровое описание преподавания философии в Гарварде. «В целом бедное, элементарное. В сравнении с этими огромными роскошными фасадами, за которыми все сверкает усердием и молодостью, а также неопытностью и наивностью Сорбонна представляется старым домом, изъеденным червями, в котором проносятся ураганы духа». Пощады, с его точки зрения, заслуживает только курс современной логики, на котором он узнал «кучу всего о Фреге, раннем Гуссерле и т. д.». Но, по сути, Жаки, похоже, недоволен именно самим собой:

Хотя я решил работать в одиночку, пока еще ничего особенного не сделал. И уже растревожен тем, что вижу, как подходит к концу этот год полной свободы, какого у меня еще долго не будет… и которого я так ждал… От этого года у меня останется четкий привкус бессилия. До сей поры я делал вид, будто считаю, что меня парализовали внешние [причины], я желал убедить себя, что, как только экзамен на звание агреже будет пройден, из меня будет бить как из фонтана. Но теперь едва ли не хуже, чем прежде. Конечно, я утешаюсь, зачисляя себя в жертвы кризиса оснований, агонии философии, исчерпания культуры. В авангарде всех этих смертей можно лишь молчать, чтобы по крайней мере не упустить их «феномен». Шутки в сторону, ничто не дает… такого же ощущения этого кризиса… как полное изменение философского климата при перемещении из одной страны в другую. Достаточно увидеть, чем становится философия в американской книге или американском университете, – невозможный перевод, эксцентричность тем, смещение зон интереса, значение преподавания и местных ценностей…[196]