Деревушка

Так что вошли мы в лавку, отдали Кейну тряпицу с деньгами миссис Сноупс, он сосчитал – двадцать четыре доллара шестьдесят восемь центов, выдал нам сепаратор, и мы двинулись назад, то есть туда, где повозку оставили. Нет, ну с повозкой-то все как раз в порядке было: повозка была на месте. Даже как-то многовато ее стало – повозки, стало быть. Помнится, мне ее борта в глаза кинулись и верхушки колес (Эб ее близко-близко, к самому погрузочному настилу приткнул), и люди в проулке, которых мне только выше пояса было видно, – их тоже раза в два-три поприбавилось, – и что это, думаю, людей многовато стало, да и повозки вроде как тоже, прямо как на картинке, под которой внизу подпись: «Что здесь неправильно нарисовано?», и тут Эб снова за свое: «Ах задрыга! Ах задрыга!» – и бечь норовит, свой конец сепаратора из рук не выпуская, к краю настила, чтоб под него заглянуть. В общем, мулы на месте оказались. Прилегли они там. Эб их накрепко привязал к самому столбу, одну веревку через оба мундштука продел, и вид был у наших мулов, как у двух чудаков, сговорившихся удавиться за компанию – нос к носу, головы к небу задраны, языки вывалились, глаза из орбит повылазили, шеи растянулись фута аж на четыре, а ножонки так пополам и сложились, как у подстреленных кроликов, – висят себе, болезные, покуда Эб не подскочил да не обрезал веревку карманным ножом. Ну, артист! И что он там такое им скормил, черт знает, но тютелька в тютельку хватило дотянуть до города и миновать площадь.

Ну, Эб, конечным делом, расстроился. До сих пор у меня перед глазами стоит, как он забился в угол, где Кейн держал плуги да культиваторы, с лица бледный, голос дрожит, и рука дрожит так, что еле отсчитал шесть монет из кармана. «Быстро! – говорит. – Марш к доку Пибоди и притащи мне бутылку виски». Ужасно расстроился. Теперь это была даже не трясина. Это был уже водоворот, а сил всего на последний рывок осталось. В два глотка осушил он эту пинту и бутылку в уголок пристроил аккуратненько, словно яйцо, и пошли мы обратно к повозке. Мулы были все там же, но на сей раз они стоя дожидались; мы погрузили сепаратор и помаленьку двинулись, а вокруг все в нас пальцами тычут, дескать, вон они, Стамперовы мулы. С лица Эб уже не бледным стал, а багровым, а солнце скрылось, но думается, он этого и не заметил даже. А мы все еще ничего не ели, но ему и это, пожалуй, тоже невдомек было. И провалиться мне, но Пэт Стампер словно бы и с места не трогался, стоял в воротах своего веревочного загона – шляпа набекрень, большие пальцы все так же за пояс заткнуты, и снова перед ним Эб, сидит на козлах своей повозки, пытаясь унять дрожь в руках, а мулы, которых он у Стампера выменял, стоят, понурившись, ноги враскоряку, и пыхтят, что твой паровой котел.

«Вот, – Эб говорит, – приехал за своей запряжкой».

«А в чем дело? – спрашивает Стампер. – Только не говори мне, что и эти для тебя чересчур резвые. По ним что-то не похоже».

«Ладно, – Эб говорит. – Ладно. Мне бы мою запряжку. Вот у меня четыре доллара. Четыре доллара тебе барыша, а мне бы назад запряжку».

«Нет у меня твоей запряжки, – Стампер отвечает. – Мне ведь твоя кобыла тоже была без надобности. Я ж говорил тебе. Ну, я ее и сбагрил».

Эб посидел чуток, подождал. Становилось прохладнее. Поднялся ветер, и в воздухе запахло дождем.

«Ну, так, значит, у тебя мул мой остался, – Эб говорит. – Ладно уж. Хоть мула давай».

«Чего ради? – Стампер в ответ, этак удивленно. – Эту запряжку хочешь на твоего мула выменять?» Эбу-то уж какое там торговаться! Расстроен был страшно, сидел, словно ничего не видя, а Стампер стоял этак вальяжно, облокотившись на кол загородки, и смотрел на него чуть ли не целую минуту. «Нет, – говорит. – Не надо мне этих мулов. Твой получше будет. Так я не меняюсь. – Он сплюнул, спокойно так, аккуратно. – Кроме того, я твоего мула свел в новую запряжку. С другой лошадкой. Хочешь глянуть?»

«Ладно, – Эб говорит. – Сколько?»

«Ты что, не хочешь даже поглядеть сперва?» – спрашивает Стампер.

Эб говорит: «Ладно». Ну, негр пошел, вывел Эбова мула и лошадь, маленькую вороную лошадку; еще помню, хоть солнца и не было, тучи одни, а как она лоснилась! – лошадка чуток побольше той, которую мы Стамперу сбагрили, и жирная, как свинья. Это я говорю просто чтоб понятно было – не так, как лошадь бывает жирная, а именно как свинья: в жиру вся до ушей, и тугая с виду, как барабан, – такая жирная, что еле шла, ноги переставляла так, словно они невесомые и словно она их вовсе под собой не чует. «С этакого-то жиру подохнет она, – Эб говорит. – И до дому не доберусь».

«Да я вот и то думаю, – Стампер в ответ. – Иначе стал бы я от нее избавляться!»

Эб говорит: «Ладно. Надо ее спробовать», – и полез из повозки.

«Спробовать?» – говорит Стампер.

Эб ни гугу. Осторожненько вылез из повозки и пошел к лошади, и ноги тоже осторожненько ставит, как не свои, будто у него тоже в ногах весу нет, как у той лошади. Недоуздок на ней уже был, Эб принял от черномазого повод и давай взбираться на лошадь.

«Стой, – Стампер ему говорит. – Ты чего это надумал?»