Деревянные кресты

Онъ напрягъ всю свою волю и рѣшилъ: „Я прислонюсь въ дереву и перевяжу рану… Потомъ, когда будутъ проходить солдаты, я начну кричать… Это необходимо… Дѣло идетъ о жизни…“

Онъ еще ни разу не рѣшился дотронуться до своей раны, онъ боялся этого я даже отставлялъ руку подальше отъ живота, чтобы не чувствовать, не знать.

— Кровотеченіе, должно быть, остановилось, — подумалъ онъ. — Сдѣлаю себѣ перевязку.

Стиснувъ зубы, чтобы не закричать, онъ съ трудомъ приподнялся, проползъ и свалился спиной къ дереву. Боль проснулась и, лихорадочно пульсируя, ударяла въ поясницу. Закрывъ глаза, онъ предоставилъ себѣ минутный отдыхъ: ему казалось, что онъ уже сдѣлалъ кое-что для своего спасенья.

Онъ взялъ изъ своей патронной сумки санитарный пакетъ и разорвалъ обертку. Теперь нужно было добраться до раны, дотронуться до нея. Руки его нѣсколько разъ опустились къ животу, но онъ колебался, не рѣшался. Наконецъ, онъ пересилилъ себя и, держа наготовѣ бинтъ, рѣшительно дотронулся до раны. Это было надъ пахомъ, съ лѣвой стороны.

Шинель его была разорвана, и боязливые пальцы его коснулись чего-то липкаго. Медленно, чтобы не было больно, онъ разстегнулъ ремень, пріоткрылъ шинель и штаны и попробовалъ приподнять рубашку. Это было ужасно, ему казалось, что онъ вырываетъ себѣ внутренности, отдираетъ куски мяса… Измученный, онъ остановился, положивъ руку на голое тѣло. Онъ почувствовалъ, какъ что-то теплое стекаетъ по пальцамъ. Тогда онъ испугался, и чтобы остановить кровь, взялъ бинтъ и, не разворачивая его, приложилъ его, какъ тампонъ, къ ранѣ.

Онъ положилъ на него обертку изъ плотной марли, затѣмъ носовой платокъ и, чтобы все это держалось лучше на сочащейся кровью ранѣ, натянулъ штаны, — это была страшная мука, какъ бы раздробившая ему поясницу.

Наконецъ, онъ обезсилѣлъ и, опустивъ руки, закинувъ голову, весь отдался ощущенію боли. Онъ прерывисто дышалъ, хриплое дыханіе вырывалось изъ его груди.

Въ глазахъ у него потемнѣло, какъ будто мракъ наполнилъ ихъ. На его заледенѣвшемъ туловищѣ, казалось, горѣла охваченная жаромъ голова, и ночной холодный вѣтеръ не освѣжалъ его лба. Нѣсколько крупныхъ и тяжелыхъ капель дождя, упавшихъ на лицо, доставили ему безконечное облегченіе. Онъ хотѣлъ бы лежать такъ все время, пока подойдутъ санитары.

Мысли лихорадочно проносились въ его мозгу. Въ темнотѣ стали раздаваться трагическіе голоса. Онъ услышалъ, какъ нѣмецъ умолялъ съ акцентомъ:

— Сюда… Раненый французъ… Подойдите, французъ.

Затѣмъ, внезапно раздался ужасный смѣхъ, безумный смѣхъ, потрясшій ночную мглу.

— Эй, товарищи, — послышался крикъ другого раненаго, — я уже не буду больше солдатомъ… Пойдите сюда, ребята, посмотрите, я не могу быть солдатомъ, у меня нѣтъ больше ногъ.

Умирающіе будили другъ друга, перекликались… Затѣмъ снова воцарилась холодная тишина.

Жильберъ чувствовалъ, что голова его тяжелѣетъ, что тѣло нѣмѣетъ… Онъ еще разъ выпрямился. Теперь, когда уже наступила ночь, конечно, придутъ санитары, или подкрѣпленіе, кто-нибудь… Не надо засыпать, не надо умирать. Положивъ ладони на холодную и мягкую землю, подставивъ лицо подъ освѣжающій дождь, онъ всматривался въ безпросвѣтную ночь и не слышалъ ни движенія, ни шороха…

Долго придется такъ лежать, — сколько понадобится, пока не придутъ. Не нужно большо ни о чемъ думать, принудить себя ни о чемъ не думать. Тогда сдавленнымъ голосамъ, какъ бы пугаясь самого себя, онъ запѣлъ:

Возвращаясь изъ Монмартра,
Изъ Монмартра въ Парижъ,
Я вижу высокую сливу, утопающую въ плодахъ,
Вотъ она, прекрасная пора…

Онъ видѣлъ Сюльфара, горланящаго эту пѣсню во всю глотку. И маленькій Брукъ танцовалъ, идя за нимъ, ибо онъ, вѣдь, не умеръ…

Вотъ она, прекрасная пора,
Тюр — люр — люръ,
Вотъ она, прекрасная пора,
Лишь бы она длилась,
Вотъ она, прекрасная пора для влюбленныхъ.

Дождь теперь зачастилъ, падая холодными струями, глухо барабаня по шинелямъ убитыхъ… Ледяными струйками катился дождь по его щекамъ и умѣрялъ его жаръ… Въ бреду, ничего не понимая, онъ продолжалъ пѣть прерывающимся голосомъ:

Я вижу высокую сливу,
Утопающую въ плодахъ.
Бросаю въ нее мою палку, нѣсколько сливъ падаетъ на землю.,
Вотъ она, прекрасная пора.

Ночь, казалось, замаршировала, шлепая на тысячахъ водяныхъ лапъ. Трупъ, сидѣвшій на землѣ, скользнулъ вдоль поддерживавшаго его дерева и тяжело упалъ, не прерывая своихъ грезъ. Жильберъ уже не пѣлъ. Его обезсиленное дыханіе замирало въ шопотѣ, заглушавшемся дождемъ. Но губы его, казалось, еще шевелились:

Вотъ она, прекрасная пора,
Тюр — люр — люръ,
…прекрасная пора, лишь бы она длилась…