Деревянная пастушка

Тед … Родились они неподалеку от Бинли — Фред и Тед Уонтиджи. В ту пору в Бинли еще не было шахт, и братья родились на ферме, принадлежавшей одному джентльмену; отец их служил там скотником, пока бык не пропорол ему рогом пах, отчего он и умер. К тому времени оба его сына были по горло сыты коровами (Фред и по сей день терпеть не мог молоко — даже с чаем), а потому, когда Фреду представился случай поступить в услужение к владельцам Стамфортского замка, он сразу ухватился за эту возможность: еще бы, такие предложения не сыплются с неба! Правда, у Фреда уж очень подходящая была фигура и осанка, чтобы служить в господском доме… А Тед был тонконогий коротышка — ни ростом, ни икрами он для ливрейного лакея не вышел, а главное, ничего не мог с собой поделать: вечно ухмылялся во весь рот. И вот хозяин отца заплатил за ученичество, и Теда отправили в город Ковентри к дяде в обучение.

Дядя Теда был одним из последних старых мастеров-ткачей, чьими стараниями в свое время так прославились ленты, изготовлявшиеся в Ковентри: там умели ткать по шелку даже замысловатые портреты. Эти затейливые изделия создавали надомники, объединявшиеся вокруг какого-нибудь одного движка, но ткацкие фабрики стали теснить их с рынка — нынче такой надомник на своем станке едва мог заработать себе на пропитание (ведь запретили использовать детей, чтобы крутить ножной привод, а на этом можно было изрядно сэкономить). Тед понял, что дело дрянь и, как только отработал свое ученичество, тут же бросил ремесло и перекинулся на велосипеды. Учиться ему приходилось заново, и он поступил на завод Хамбера.

А тут умерла королева, и черные ленты потребовались в таком изобилии, что их продавали не на метры, а на мили: черные атласные — девочкам в косы, черные шелковые — на мужские шляпы, черные бархатные — на дамские. Ну и, конечно, креп — сколько его ни производили, все равно не хватало… Фред считал, что у брата его не все дома: мог на худой конец взять ссуду в банке и подработать, установив ткацкие станки, потому как ведь не только сопливые девчонки ткали ленты, была работа и для ткачей. «Не все дома…» Но так ли это? Вот теперь у братца Теда есть любящая жена и разрастающийся выводок, от которого одни беды; есть красивый домик с тремя комнатами наверху и двумя внизу и своя велосипедная мастерская. А у него…

Фред вздохнул. Но чувство жалости к себе длилось недолго, в конце-то концов, он же обеспеченный человек… Хотя жить в услужении не так уж и сладко, но все же… «Старые слуги», есть у них сбережения или нет, голодать они не будут, если, конечно, работают у настоящих джентльменов. А в Ковентри многие голодали, или жили на грани голода, или голодали до недавних пор, потому что теперь положение вроде бы стало выправляться. У Теда даже нос отсекло куском стекла во время волнений в Родгейте, когда в День мира разгромили магазин Данна пять лет тому назад (толпа осатанела тогда при виде очередной леди Годивы, застегнутой на все пуговицы ).[10]

Уонтидж в тот вечер послал брату письмо и три дня спустя получил ответ.

Последний разговор Мэри с трижды потерпевшей Нелли закончился, как всегда, ничем: роковые слова так и не были произнесены. Отдать ребенка в приют или на усыновление — какой еще выход можно придумать, раз Нелли должна работать? Но Мэри была просто не в состоянии этого сказать, тем более что сама мать так вовсе не думала — с каждым днем это становилось все яснее. А теперь, оказалось, и хорошо, что ничего не было сказано, — миссис Уинтер пришла и сообщила, что проблема решена и все устроилось: Уонтидж получил ответ от своего брата из Ковентри, и Нелли может переехать туда (вместе с ребенком) на квартиру, которую он для нее нашел, и давать почасовые уроки — детям почтенных лавочников и прочим…

Мэри вздохнула с огромным облегчением, правда, к чувству облегчения примешивалась легкая досада от того, что с ней даже не посоветовались: придумали все сами, сами все и исполнили, без всякой помощи с ее стороны, а она ведь столько для Нелли сделала… И тем не менее чувство облегчения преобладало над всем остальным, а лицо экономки, когда она сообщила Мэри свою новость, сияло, как луна в полнолуние. Через две недели приезжала мисс Пенроуз (настоящая гувернантка), так что проблема решена была вовремя, и — господи! — какая тяжесть свалилась у Мэри с души!

Всю первую половину августа погода стояла сырая, но сегодня снова выглянуло солнце. Ярко пламенели пионы, и, когда Мэри, перегнувшись через подоконник, посмотрела на свой залитый солнцем августовский сад, вид его напомнил ей картины Рубенса — и красками, и пышностью форм (и даже запахом). Внизу на террасе дятел молотил клювом небольшую змею, угревшуюся и заснувшую среди маков, по всему парку пели птицы, вознося хвалу выглянувшему после дождя солнцу, а где-то среди деревьев, невидимая отсюда, пела Полли.