Деревянная девочка, или Ди — королева кукол

Мне вспомнился очень похожий случай: «Мы с Региной»… Кого из нас, как выяснилось, охраняли? Но, конечно же, я промолчала.

— Прочтите вот эту рукопись! Её написала бабушка Сары Леви… когда была молодой. В вашем возрасте. У неё была трагическая судьба…

«У всех у нас трагическая судьба…» — подумала я и вздохнула. Но Клайв словно услышал мои сокровенные мысли и возразил:

— Нет, вы кончите благополучно, насколько это возможно в нашем «прекрасном» мире. Вас ждёт добропорядочная старость…

Я вздрогнула. Мне стало противно.

— Да-да… вы встретите старость никому неведомой благополучной женой весьма успешного и вполне обеспеченного учёного в двадцать первом веке. До Потопа. Вас похоронят на старинном кладбище в Париже. Но до этого вы испытаете массу приключений… И совершите подвиг во имя человечества. Да-да. Свой «подвиг», из-за которого вас хотят убить.

— Правда? — усмехнулась я, постаравшись, чтобы это прозвучало с иронией. Мне казалось, он должен был надо мной смеяться.

— Вам хотят помешать совершить этот «подвиг», но не смогут, и я всё это говорю вполне серьёзно, чтобы вы знали — помешать не удастся. Говорю для того, чтобы вы не боялись сделать то, в чём заключается ваше предназначение.

Я посмотрела на своё запястье. Синий браслет был там. Его никто не снял, он словно сросся со мной, я к нему привыкла так, что уже не замечала…

— Хотите посмотреть своё будущее на экране?

Нет, этого я не хотела. И поспешно сказала:

— Ни в коем случае!

Я, как Лен, ничего не желала знать.

— Не люблю никаких пророчеств. Мне ясно только одно — мне тут не место, и придётся бежать, чтобы не было новых жертв. Но куда — не представляю… Не стану об этом спрашивать, спрошу только одно: почему всё-таки меня хотят убить?

— Ох, как не хочется мне вам это объяснять… — он застонал, обхватив голову руками и совсем приведя в беспорядок свои нечесаные, давно не стриженные слегка вившиеся волосы, в которых была добрая половина седых. — Поживите здесь. Действуйте… согласно своему сердцу. Думаю, всё случится… само собой.

— Вот этого я как раз не могу, мне надо знать! Я не хочу «видеть», но мне надо знать! Знать точно свою судьбу, что меня ждёт в итоге, и я не могу тянуть. Лучше сразу. Вас спросит Али — где я? Что вы ему ответите? А так меня здесь не будет…

Он взглянул на меня живыми, глубоко посаженными глазами — энергия и светящийся ум тоже могут очаровать. Сначала он смотрел с любопытством. Потом смутился, с ним что-то стало происходить. Он отвёл взгляд.

В этот момент в комнату вошёл ассистент. С другой причёской… И весь он выглядел как-то по-другому, более подтянутым и словно выспавшимся, что-то изменилось в одежде и внешнем облике, но я не могла сообразить что. Поздоровавшись бодрым голосом, он сказал:

— Полдень, шеф! Уже почти двенадцать…

— Ах да! — Клайв повернулся ко мне. — Мы уходим. Возьмите рукопись. Вам сейчас принесут второй завтрак.

— Я и первый не съела…

— Простите. Мы должны торопиться. Эксперимент…

Глава седьмая

Сначала рукопись мне не очень понравилась. Она оставляла гнетущее впечатление. Я видела фильмы о тех временах — голливудские и советские. Голливудские были слишком яркие и эффектные — вероятно, далёкие от жизни, — а советские — серые и примитивные. Но лучше бы жизнь была по Голливуду… Жить в этом сером безрадостном мире было страшно. Я трогала ломкие полуистлевшие страницы, выведенные не на принтере, а как-то иначе, и каждая буковка кириллицы была словно отпечатана особо. Часто они отпечатывались нечётко, разбегаясь вкривь и вкось… Но в папке была ещё одна пачка листов — рукопись на английском и на новой бумаге — видимо, сделали перевод. Я устроилась на диване и листала страницы с неохотой — поначалу делая над собой усилие, чтобы не бросить. Потом стала читать запоем, забыв про собственные горести и про время…

Передо мной вставала убогая и унылая, совершенно безрадостная реальность. Было страшное чувство: впереди — ничего, и не ждёшь перемен к лучшему. Но написано было легко и просто. Я читала, олицетворяя себя с автором, словно сама в страшные давние времена прожила какую-то другую жизнь. Словно бы это я только-только закончила учёбу в медицинском университете и начинала трудиться врачом в том месте, куда меня назначили, по принуждению, без всякого на то желания. Живя то ли где-то в глуши в провинции, то ли в колонии коммунистической державы, я ощущала себя в тюрьме. Держава эта как раз начинала рушиться. Тюремная дисциплина, неприкрытая ложь властей, пьянство и диссидентство — всё достигло своего предела. Приближался крах, полный развал всего — бедность, нищенские зарплаты. Пустеющие полки магазинов. Запущенные жилища — быстро пришедшие в упадок бетонные новостройки.