Деревья без тени

Всякий раз, стоит мне сесть в поезд, я сразу, еще на вокзале, погружаюсь в атмосферу родных мест. Каждое слово, произнесенное так, как говорят лишь у нас, коснувшись моего слуха, что-то рождает в памяти. Особенно если это женский, девичий голос, потому что в женских голосах есть все: бузбулакское утро, вечер, речка, родник, солнечное тепло, дымок самовара, аромат чурека, которым так сладко тянет от тендира... Но сейчас я словно бы сел не на тот поезд: мужчина внизу давно уже бубнил что-то густым баском; голос вроде бы мне знаком, но выговор был не наш. Иногда до слуха моего доносился девичий голос, кажется, девушка плакала. Я не мог разобрать слов, которые она сквозь слезы говорила мужчине, но его слова время от времени достигали моего слуха: "И чего ты во мне нашла? Четвертый десяток, а добиться ничего не добился... Ну, пускай поженимся мы, получим в загсе бумагу, думаешь, жизнь со мной увидишь? Не увидишь ты со мной жизни! Какой я, к черту, муж?! Одной жизнь покалечил, восемь лет замуж не выходит, чертовка! И говорил я тебе: устроюсь, сразу поеду к ней... Увижу, что вела себя нормально и меня из сердца не выкинула, сюда привезу. Она ж институт кончила, учительница. А главное - у ребенка отец будет... Что я могу сделать?.. Видно, на роду написано жить не по-человечески... - Элаббас повернулся ко мне, увидел, что я проснулся, заговорил громче: - Раз она так со мной, судьба проклятая, плевать я хотел на эту судьбу! И на весь этот протухший мир! Ничего не дает человеку, пока подлецом не сделает! Вон Гияс!.. В академию устроился! На "Волге" разъезжает! Ничего, пусть себе... Пускай так живет, а мы как-нибудь по-другому..."

Уже несколько дней Вильма с утра приходит к нам готовить еду и каждое утро выслушивает нечто подобное. Девушка не обижается на Элаббаса. Она если и плачет, то как-то тихонечко, про себя. Но сегодня Вильма, кажется, плакала по-настоящему, и хотя глаза у нее сухие, на щеках дорожки от слез; она смущенно взглянула на меня, хотела улыбнуться, не смогла и, опустив голову, вышла из комнаты.

- Ну вот чего она? А? Ведь я же правильно говорю! Или неправильно?.. Элаббас кричит это с другого конца комнаты, спрашивая то ли меня, то ли себя самого.

- Не знаю, Элаббас, сам решай. Но уж больно девушка хорошая. Такой не найти, ей-богу!

- Новость сообщил!.. - Он тяжело вздыхает и садится на кровать. - Будто я сам не знаю, какая она.

- Вот и женись, не завтра жизнь кончается. Элаббас, вздохнув, отходит от кровати.

- Для тебя, может, только начинается, а для меня хоть и не конец, но уж, во всяком случае, не начало. Не хочу никому больше жизнь уродовать. Пусть едет в Ленинград к тетке. Может, найдет хорошего парня, жить будет по-человечески. Да если б не родина моя, я б тут ни на минуту не остался! Знаю: жить не смогу в другом месте! Послужил бы в армии, понял бы, о чем речь!..

- А ворчать-то зачем? Ворчишь, ворчишь на девушку, будто старик какой... С женой сойтись решил - дело другое. Но ведь сам говорил - не вернешься туда. До смерти один будешь?

- Буду!

- Посмотрим...

- Сможешь посмотреть - полбеды. Боюсь, не сможешь ты этого увидеть. Разлучат нас с тобой.

- Кто ж это нас разлучит?

- Судьба, милый, судьба. Знаешь, какая это зараза- судьба? Я ее штучки на своей шкуре... - Элаббас махнул рукой. - Ну, как ты, к Салиму Сахибу не надумал?..

- Нет, решил не ходить.

- Будешь сидеть, ждать ректора?

- Буду ждать.

- А вдруг он после экзаменов махнет куда-нибудь на курорт?..

- Может, и не махнет...

- Я ведь скоро уйду отсюда, Гелендар. Без меня-то, что будешь делать? Уже несколько дней Элаббас с утра, выпив чаю, уходил в город, возвращался вечером, а вчера сказал, что на днях его обещали устроить на хорошую работу в трамвайном парке. Элаббаса мучило, что, если он уйдет, я останусь в общежитии один.

- Да ведь ждать-то всего ничего осталось. Как-нибудь...

- Как-нибудь... Ладно, вставай, пока горячий... - Элаббас вздохнул, потрогал рукой чайник, постоял, подумал... - Ты вот что, Гелендар, ты слушай, что я скажу: сиди и пиши. Понял? Твое "Письмо к матери" - это настоящее, клянусь! Особенно то место, помнишь, ты мне читал... Ну, где он сует голову под желоб, чтоб мать не слышала его рыданий. Прямо мороз по коже!.. И про ту женщину с дочками... Как она девчонок своих на замок, чтобы с голода за плохие дела не взялись. Да, подлецов и тогда хватало - в войну! Подлецы были и будут... Вот поэтому сиди и пиши! Голова занята, и время быстрей пройдет! - Он натянул брюки, надел ботинки. - Ну, я потопал. До вечера!

Но писать в те дни я не мог. Слова и фразы, без конца прокручиваясь в голове, выдыхаясь, гасли, и на бумагу ложилось что-то мертвое - чтобы писать, мне не хватало надежды.

Я давно уже никуда не выходил, целыми днями лежал на кровати, погруженный в мечты и раздумья.