Деревенский дурачок

Понедельник, вторник, среда прошли спокойно. Мансар продлил мне отпуск по болезни в надежде, что за месяц я оклемаюсь. Он сказал по телефону Марианне: «Все дело в переутомлении. А тут еще грипп. Ты не можешь свозить его на недельку в Трувиль? Морской воздух, шум прибоя — он у нас мигом поправится!» Но Марианна работала и не могла поехать со мной в Трувиль, и я не мог ее бросить одну, остался в Париже, гулял, отсыпался, читал, мечтал. Я давно не перечитывал роман Мориса Ренара «Повелитель света» и как-то утром перелистал его. Речь там о человеке, который обнаружил, что в его новом доме особые стекла — в них отражается прошлое. Однажды он наблюдал из окна, словно из театральной ложи, за покушением на Луи Филиппа корсиканца Фиески, хотя покушение происходило в 1835 году, а персонаж Ренара жил полвека спустя. Так отчего и мне, только взаправду, не увидеть витрину магазинчика, который больше не существует? Обыденная городская сценка, и она ведь не промелькнула у меня перед глазами, не блеснула на миг яркой вспышкой — я наблюдал за грузчиками добрых пять минут, пока не побежал будить Марианну.

Всеми силами я отвлекал себя от своих дурацких видений, но мне это никак не удавалось. Заглядывал в Дюма, открывал «Саламбо», однако судьба д’Артаньяна или Мато, Нар-Гаваса и жрицы богини Танит с волосами в сиреневой пудре нисколько меня не волновала. С куда большим увлечением я взялся за «Многообразие религиозного опыта» Уильяма Джеймса. Там есть рассказ об одной англичанке, которая в магическом кристалле видела судьбы всех жертв из криминальной хроники «Таймса»; или, к примеру, о юноше, что сидел под навесом и вдруг услышал голос своей покойной матери: «Беги отсюда, Стефан!» Юноша послушался, выскочил из-под навеса, и тут же опоры рухнули. Джеймс утверждает, что все мы обладаем сверхъестественными способностями. Лично я никогда всерьез ни о чем подобном не задумывался. В лицее иногда мы валяли дурака: крутили по четвергам вечерами столик, подталкивая потихоньку столешницу коленом. Теперь все было по-другому, я читал Джеймса с напряженным вниманием, его книга доказывала, что увиденное мной вовсе не плод моего больного воображения. Я действительно держал в руках свежий номер газеты 1953 года, я не выдумал, будто под раковиной сидел белый пудель, а в спальне слушала музыку девушка в белых носочках и с забранными в хвост волосами.

В четверг я искал и не мог найти наших с Марианной альбомов с фотографиями. Они все куда-то подевались, кроме двух, самых давних, которые, как нарочно, заканчивались 1953 годом. Черно-белая фотография пятилетней Марианны: мама гуляет с ней за ручку в парке Монсо. Вот она смеется на фоне оснеженных вершин Веркора, у нее как раз выпал первый молочный зуб. Еще два снимка с узорчатыми краями: на одном Марианна в сборчатой юбке и нелепом чепце стоит, отвернувшись от объектива, на другом она — препотешный индеец, но мне нетрудно узнать ее — светлые глаза, мягкий овал лица с тех пор не изменились. От альбома к альбому я бы и дальше с удовольствием плыл по реке прошлого — фрагменты его, что стали вдруг так неожиданно врываться в мою жизнь, меня нервировали. Вообще-то я всегда любил путешествовать во времени, разглядывая фотографии. В коллеже на вечерних занятиях сидел не шевелясь, завороженный иллюстрациями Лагарда и Мишара. Учителя считали, что мальчик прилежно зубрит, но мальчик напряженно вглядывался в портрет Бодлера, сделанный знаменитым фотографом Надаром, ему казалось, что у поэта шевелятся губы, что он беседует с ним. Или же плыл на лодке по альпийскому озеру Дебурже, чье изображение поместили рядом с мистической поэмой Ламартина… Куда Марианна умудрилась задевать самые последние альбомы, где хранятся наши общие воспоминания: о поездке в Бангкок, например, на ее тридцатилетие — она столько мне позировала — или в Барселону и в Почитано, где мы так здорово отдохнули в июле? Вечером спрошу у нее. Она человек аккуратный.

— Марианна, куда ты убрала наши альбомы с фотографиями?

— Они лежат в коридоре на книжном шкафу.

— Там лежат два, остальных нет.

— Я их не брала.

— Остались только старые, до пятьдесят третьего года включительно.

— Не может быть!

— Не веришь, убедись сама.

— Что ты! Я тебе верю!

— Похоже, ты смеешься надо мной!

— Да нет, я вполне серьезно, успокойся.

— Не могу успокоиться! Подумай, Марианна, альбомов нет на шкафу, хотя ни ты, ни я их не трогали.

— Лежат где-нибудь в другом месте.

— Где, скажи на милость?

— Ты сам их куда-нибудь засунул и позабыл.

— Не засовывал, я точно знаю!

— Что же они растворились, что ли? Кстати, ты принимал транквилизаторы? Тебе же Мансар велел!