Денискины рассказы

Дяденька снял сапог и вытряхнул оттуда мелкий камешек.

— Вот ногу мозолит, терзает, скажи ты! А вроде такая малость.

Он помолчал и сказал:

— И душу вот такая малость может в кровь истерзать. Сережка, браток, теперь в городе живет, уехал он от меня.

Я очень удивился. Вот так парень! Во втором классе, а от отца удрал!

Я сказал:

— А он один удрал или с товарищем?

Но дяденька сказал сердито:

— Зачем — один? С мамой со своей! Ей, видишь ли, учиться приспичило! У ней там родичи, друзья-приятели разные… Вот и выходит кино: Сережка в городе живет, а я здесь. Нескладно, а?

Я сказал:

— Не волнуйтесь, выучится на машиниста и приедет. Подождите.

Он сказал:

— Долго больно ждать.

Я сказал:

— А он в каком городе живет?

— В Курским.

Я сказал:

— Нужно говорить: в Курске.

Тут дяденька опять засмеялся — хрипло, как простуженный, а потом перестал. Он наклонился ко мне поближе и сказал:

— Ладно, ученая твоя голова. Я тоже выучусь. Война меня в школу не пустила. Я в твои годы кору варил и ел. — И тут он задумался. Потом вдруг встрепенулся и показал на лес: — Вот в этим самым лесу, браток. А за ним, гляди, сейчас село Красное будет. Моими руками это село построено. Я там и соскочу.

Я сказал:

— Я еще одну только горсточку съем, и вы завязывайте свою малину.

Но он придержал решето у меня на коленях:

— Не в том дело. Возьми себе.

Он положил мне руку на голую спину, и я почувствовал, какая тяжелая и твердая у него рука, сухая, горячая и шершавая, а он прижал меня крепко к своей голубой рубашке, и он был весь теплый, и от него пахло хлебом и табаком, и было слышно, как он дышит медленно и шумно.

Он так подержал меня немножко и сказал:

— Ну, бывай, сынок. Смотри, веди хорошо…

Он погладил меня и вдруг сразу спрыгнул на ходу. Я не успел опомниться, а он уже отстал, и я опять услышал, как хрупают камешки под его тяжелыми сапогами.

И я увидел, как он стал удаляться от меня, быстро пошел вверх на подъем, хороший такой человек в голубой рубашке и тяжелых сапогах.

И скоро наш поезд стал идти быстрее, и ветер стал чересчур сильный, и я взял решето с малиной и понес его в вагон, и дошел до папы.

Малина уже начала оттаивать и не была такая седая, но пахла все равно как целый сад.

А папа спал; он раскинулся на нашей полке, и мне совершенно негде было приткнуться, и некому было показать эту малину и рассказать про дядьку в голубой рубашке и про его сына.

В вагоне все спали, и вокруг по-прежнему висели разноцветные пятки.

Я поставил решето на пол и увидел, что у меня весь живот, и руки, и колени красные, — это был малиновый сок, и я подумал, что надо сбегать умыться, но вдруг начал клевать носом.

В углу стоял большой чемодан, перевязанный крест-накрест, он стоял торчком; мы на нем вчера резали колбасу и открывали консервы. Я подошел к нему и положил на него локти и голову, и сразу поезд стал особенно сильно стучать, и я пригрелся и долго слушал этот стук, и опять в моей голове запелась песня:

Вот мчится поезд —
кра —
со —
та!
Поют колеса —
тра —
та —
та!

Художник о художнике

В жизни каждого человека наступает такое время, когда всё чаще вспоминаешь свою молодость. Все твои друзья были тогда молодыми, крепкими, здоровыми и талантливыми. Все отлично рисовали — каждый по-своему, но все очень здорово. Рисунок был тогда главным в нашей жизни. Собственно говоря, это и была наша жизнь.

Вениамин Лосин рисовал лучше всех. Виртуозные рисунки, выполненные его карандашом, кистью или пером, на удивление естественно возникали на бумажном листе. Потрясающие типажи, подсмотренные и запечатленные им, жили в его иллюстрациях такой же полной жизнью, какой жил и он сам.

В первую очередь Лосин — художник былинно-фольклорного звучания. Его образы необыкновенно сильны эмоционально, это в основном люди сильного характера, широкоплечие, с мускулистыми руками. Но одновременно с этим он изящно и трогательно рисовал мальчишек и девчонок, котят и щенят — вообще с великой любовью изображал все детское, незрелое, беззащитное.

Ребенок, рассматривая книгу с его картинками, сразу погружается в атмосферу эпохи, в разнообразие событий и героев. Достоверность изображения, основанная на его потрясающей зрительной памяти, на постоянном изучении материала, дает нам право говорить о Лосине как о наставнике, воспитателе, консультанте, экскурсоводе и так далее, и тому подобное.

Нередко случается, что знатоки, упрекая художника в незнании предмета, иронически замечают: “Вы, судя по всему, никогда не видели английский фрегат первой половины пятнадцатого века”, или: “Вам, похоже, не доводилось встречаться с живым сумчатым волком”. Но, наверное, только такой знаток, как Веня Лосин, мог спросить своего друга-художника: “Ты человека в последний раз давно видел? Тебе черепаха на глаза никогда не попадалась? Воробьи мимо тебя никогда не пролетали?”