– Он в восхищении от вашего дарования и настойчиво просит меня избавить вас от оков солдатчины, – произнес откровенно Закревский. – Это не так просто, ибо не от меня одного зависит, вы сами понимаете. Тем не менее я уже уведомил Дениса Васильевича, что все от меня зависящее, – он подчеркнул последнею фразу, – будет сделано…
Дождавшись производства и взяв отпуск, Баратынский пробыл более месяца в столице, а затем приехал в Москву. Прежде всего надо было благодарить Дениса Давыдова. Однако, отправляясь к нему, Баратынский вместе с чувством глубокой признательности испытывал и некоторую настороженность, вызванную болезненной мнительностью. Имя Давыдова было известно всем, и чин он имел генеральский, хотя и находился в отставке. Не посмотрит ли он свысока на вчерашнего солдата, не возьмет ли оскорбительного покровительственного тона?
Но все получилось совсем не так. Увидев молодого, высокого, большелобого, с детскими капризными, чуть припухлыми губами прапорщика, Денис Васильевич сразу догадался, кто он такой, приятельски пожал его руку и по-родственному расцеловал.
– Вот мы и познакомились наконец-то! Рад душевно! Я от Вяземского слышал, будто из Петербурга сюда собираешься… Спасибо, что навестил меня, голубчик!
Баратынский промолвил:
– Я должен благодарить вас, я стольким обязан вашему превосходительству…
Денис Васильевич сморщился, замахал руками:
– Ну, ну, бог с тобой, Евгений Абрамович, что за выходка, право, какое там превосходительство! Я про свое генеральство давно и сам позабыл… Садись-ка рядом да поговорим без изворотов, как и должно говорить со своими… А первей всего скажи, голубчик, что в столице болтают насчет царей-то? Неужто впрямь Николай на трон заберется?
Баратынский, собираясь сюда, решил держаться сдержанно, воли языку не давать, но простота хозяина и дружеский, задушевный прием умилили Евгения Абрамовича почти до слез, и скрытничать он не стал.
– Мне говорили, будто из Варшавы получено отречение Константина, но в такой странной, неопределенной форме, что Николай не решается объявить об этом. Между ним и Константином продолжается переписка, скачут по варшавской дороге сотни фельдъегерей, идет, как замечают некоторые умники, игра короной в волан… Хотя все это, разумеется, толком никто ничего не знает!
– Вот то-то и оно, что толком никто ничего не знает! – вздохнул Давыдов. – А я, признаться, побаиваюсь, как бы чего не вышло… Николая в войсках терпеть не могут!
– Да, всякое может статься, если объявят вторую присягу, – согласился Баратынский. – Подобные смены властителей всегда чреваты неожиданностями!
Откровенная беседа быстро сближала. Говорили и о политике, и о литературе, и о Пушкине, и о семейных делах. Прошел какой-нибудь час, а Баратынский смотрел уже на маленького, густобрового и взъерошенного отставного генерала влюбленными глазами. И в голове сами собой начинали слагаться взволнованные стихи о первой встрече с ним:
Баратынский, вытерпевший за годы солдатчины столько всяких обид и унижений, особенно нуждался в добром человеческом отношении. Но судьба продолжала его мучить. Мать, жившая в подмосковном имении, заболела тяжелым психическим расстройством. Родные смотрели на него со скрытым недоверием, как на каторжника, отбывшего наказание.
Не удивительно, что Баратынский быстро и прочно сблизился с Денисом Давыдовым, в котором обрел отзывчивого и попечительного друга. Софье Николаевне молодой поэт тоже пришелся по душе. Он стал в доме Давыдовых своим человеком.
Зная, как тяготит его военная служба, Денис Васильевич посоветовал:
– Если решил просить отставку, то медлить не надо. Лучшего времени для этого не сыщешь! Пока идет, как ты говоришь, игра короной в волан, Закревский на свой риск враз все устроит…
Баратынский согласился. Денис Васильевич не замедлил отписать старому другу: