Денис Давыдов (Историческая хроника)

– Зато не столь опасный, как боевые действия лицом к лицу с противником, – язвительно добавил кто-то из штабных офицеров.

Денис, понимавший, что недоброжелательство к нему вызвано в значительной степени завистью, ибо частое появление его имени в журналах кололо глаза многим, ответил довольно спокойно:

– Скажу по чести, господа, расписки о сдаче сорока трех офицеров и трех с половиной тысяч рядовых, захваченных в плен моим отрядом до двадцать третьего октября, столь надежно ограждают мою совесть, что мне нечего более добавить…

– И все же даже это обстоятельство не оправдывает партизанства как системы, – возразил Паскевич. – Надо смотреть на дело глубже, господин Давыдов. Партизанство имеет далеко идущие дурные последствия. Оно развращает солдат и мужиков произвольными действиями с оружием в руках, внушает неподобающие мысли о возможности пустить это оружие когда-нибудь против нас…

Денис давно недолюбливал Паскевича. Этот молодой генерал с красивыми тонкими чертами лица и презрительно поджатыми губами казался бездушным человеком и завистливым карьеристом. Но сказанные им слова в какой-то степени настораживали. Денису припомнился ночной разговор гусар. «А что, если в самом деле прав Паскевич?» – подумал он. Однако, взглянув на Раевского, успокоился. Николай Николаевич оставался совершенно невозмутимым, слова Паскевича, видно было по всему, не считал достойными внимания.

– Ну, это уж вы через край хватили, Иван Федорович, – вмешался Раевский. – Не скрою, я сам в начале войны весьма опасался внутренних беспокойств, однако ж ничего такого, слава богу, не случилось. А признаться, справедливости ради, что мужики помогли войскам победить французов, хотим мы того или не хотим, все равно придется…

– Боюсь, ваше высокопревосходительство, как бы нам сия помощь мужицкая дорого не обошлась, – заметил Паскевич, вставая из-за стола.

– Напрасно заранее себя пугаете, Иван Федорович, ведь этак здоровье испортить недолго, – со скрытой иронией произнес Раевский.

Генералы и офицеры вскоре разошлись. Денис остался вдвоем с Николаем Николаевичем.

– Что же я Сашу и Николеньку не вижу, да и Левушка мой исчез куда-то? – спросил Денис.

– Николеньку на днях домой отправил, лихорадку где-то подхватил, – ответил Раевский. – А Саша в своем полку, брата же твоего к Дмитрию Сергеевичу Дохтурову послал, он находится верстах в десяти отсюда.

– А где же теперь Базиль? В лейб-гусарах?

– Представь, отказался, как и ты от гвардии… К себе звал – тоже не идет. «Не хочу, – говорит, – никакими привилегиями пользоваться». Странный какой-то стал! В армейской кавалерии служит. Да оно, может быть, и к лучшему…

Разговор перешел на военные темы. Раевский принадлежал к числу сторонников и любимцев Кутузова, под командой которого служил в молодости. Одобряя действия фельдмаршала, Николай Николаевич с возмущением рассказывал о тех сложных интригах, которые плелись в главной квартире штабными господами во главе с Беннигсеном и Робертом Вильсоном против главнокомандующего.

– И представь, теперь, когда события столь неопровержимо подтверждают мудрость и прозорливость Михаила Илларионовича, – продолжал Раевский, – эти господа, постоянно ему противодействующие, имеют наглость уверять, будто своими успехами мы обязаны им и будто успехи эти могли быть более значительными, если б светлейший всегда внимал их советам… Да, любезный Денис, – закончил Николай Николаевич, – подлости в наших высоких сферах столько, что, право, побудешь иной раз в главной квартире, послушаешь всех этих критиканов светлейшего, от коих на версту английским душком попахивает, и тошно станет!

– Неужели светлейший обязан терпеть около себя этих господ? – спросил Денис.

– Да что поделаешь, коли они в Петербурге поддержку находят, – прямо ответил Раевский. – Плетью обуха не перешибешь! Впрочем, кажется, Беннигсена из главной квартиры фельдмаршал собирается все-таки выпроводить…

Разговор прервался приездом Левушки. В мундире армейского поручика, с анненским орденом за сражение под Малоярославцем, Левушка выглядел неплохо. Он был выше брата ростом, темно-рус, худощав, однако схожесть между ними легко улавливалась и по очертаниям лица, и по густым темным бровям над живыми глазами, и по быстрым, порывистым движениям.

Семейные новости, сообщенные Левушкой, были благоприятны. Московский дом, оказывается, уцелел, хотя дочиста ограблен. Мать с сестрой собираются туда переезжать из орловской деревни. Брат Евдоким с кавалергардами следует за главной квартирой, произведен в ротмистры. Все живы, здоровы.

– Более всего за тебя беспокоимся, – весьма обрадованный неожиданной встречей с братом, продолжал Левушка. – А тут недавно, как на грех, поручик Павел Киселев, он теперь адъютантом у Милорадовича, меня встревожил. Рассказывал, будто французы за твою голову награду объявили…

– Позволь! Откуда же это Киселеву известно? – заинтересовался Денис.