Читаем Денис Давыдов полностью

С моря подул тугой влажный ветер, который приволок с собою густую, стелющуюся понизу облачную пелену. Она на глазах темнела и тяжелела. И вдруг разом повалил снег, да такой, какого Денису Давыдову давно не приводилось видывать. Это был поистине какой-то обвал, белое небесное низвержение.

Буквально за четверть часа густым снежным слоем чуть ли не в пол-аршина обросли артиллерийские фуры и зарядные ящики, а лошади и ездовые стали похожи на потешные снежные изваяния в Замоскворечье на масленицу.

Обоз какое-то время по инерции двигался. А потом стал окончательно.

— Попробую далее ехать, — высказал свое решение Давыдов.

— Да куда ж в такую-то непогодь? — изумились артиллеристы. — Долго ли с дороги сбиться? Опять же и к неприятелю угодить можете, время-то военное, сами знаете. Что судьбу-то испытывать?..

— Нет, решительно еду. Возок у меня легонький, коли застряну, плечом подтолкну.

Потом через какое-то время вроде бы чуточку пообвиднелось, и снег хоть и продолжал сыпать, но уже не с такою неистовой силой и густотой.

Так и добрались до финской почтовой станции Сибо.

Здесь Давыдов решил напиться чаю и дать краткий роздых лошадям, поскольку на сменных надеяться никак не приходилось. Смотритель в толстой вязаной шапке с козырьком на все вопросы и просьбы что-то мычал, качал головою и разводил руками. То ли вправду не знал русского языка, то ли прикидывался, каналья.

Поняв, что толковать с ним бесполезно, Давыдов прошел в горницу. В отличие от русских станций, пропахших кислыми щами и самоварным угаром и непременно увешанных тронутыми мухами лубочными картинами, изображавшими «Похороны Кота Тимофеевича мышами» и «Взятие Очакова», здесь было подчеркнуто, даже вызывающе чисто.

За опрятным столом, на котором стояло с полдюжины порожних чашек, скинув на диван подле себя шинель, сидел молодой пехотный офицер с округлым лицом, на котором совершенно отчетливо отражалось отчаяние.

— Слава тебе господи, наконец-то своего брата русского вижу! — воскликнул он, порывисто вставая навстречу. — Меня этот истукан-смотритель окончательно доконал. Ничего из него выжать не могу, даже слова вразумительного... — И разом спохватился: — Позвольте представиться, господин штабс-ротмистр, поручик Архангелогородского полка Закревский Арсений Андреевич, адъютант графа Каменского.

Представился и Давыдов.

— Простите, а не тот ли вы гусарский поэт Давыдов, о котором слух по всей армии? — живо откликнулся поручик.

— Да, пожалуй, тот, — улыбнулся Денис.

Закревский просиял:

— Душевно рад нашему знакомству. Могу сказать, что стихи ваши и басни у меня списаны в заветную тетрадь, которая всегда со мною. И в этом походе. Нет ли у вас с собою какого нового сочинения?

— Кое-что везу друзьям на потеху.

— Ну уж тогда я не успокоюсь до той поры, покудова не заполучу от вас сей новой пиесы...

...Оставив на столе плату за приют и угощение, они вышли во двор. Расторопный Андрюшка уже хлопотал возле лошадей.

Поодаль маячила и кряжистая фигура неприступного смотрителя.

— А ведь он по-нашему-то разумеет, — кивнул на него Андрюшка. — Я давеча упряжь приглядываю да сам с собою толкую, мол, подпруга-то на ладан дышит, и версты не проедем, как лопнет, непременно тогда ворочаться сюды придется. Гляжу, он, ни слова не говоря, ушел куда-то, потом воротился с новою подпругою. Кинул мне, дескать, езжайте да не ворочайтесь. Хитер, бестия!..

— А со мною, — сверкнул глазами Закревский, — держался эдак, будто ни слова не понимает. Я уж его и просил, и пистолет под нос совал — лишь головою мотал.

Смотритель с тою же простодушно-хитроватой невозмутимостью взирал из-под вязаного козырька на садящихся в возок офицеров.

Если бы ведал финский почтовый служитель, что молодой русский армейский поручик с округлым лицом, и добром и угрозами без успеху добивавшийся от него лошади, в будущем станет, сделав блестящую военную карьеру, генерал-губернатором Финляндии, то бишь полновластным хозяином всей этой северной страны!..

Но это будет лишь началом его восхождения. Далее Арсению Андреевичу Закревскому будет уготован портфель министра внутренних дел Российской империи и почетная должность генерал-губернатора Москвы. Но и выйдя в высшие военные сановники, он навсегда сохранит в памяти финскую почтовую станцию Сибо, где судьба свела его с Денисом Давыдовым. Их добрая и неизменная дружба, начавшаяся с сего дня, продлится более тридцати лет...

До Гельсингфорса Давыдов с Закревским добрались без особых приключений.

Здесь тогда располагалась главная квартира командующего всеми войсками в этой кампании графа Буксгевдена.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии