Деньги для киллера

— Ууу, отродье фашистское, — озлобилась Сонька, хотя действительно была кактусоводом, в том смысле, что последним местом ее работы являлся Дворец пионеров, где она вела кружок любителей кактусов.

Однако упоминать об этом Сонька почему-то не любила, видимо, считая, что данное занятие не является достаточно блестящим для такой артистической и одаренной натуры. Тут надо пояснить, что в своей жизни Сонька работала от случая к случаю и весьма неохотно, зато много училась, в смысле, во многих местах. Как правило, хватало ее на первый семестр, после чего она с негодованием узнавала, что просто отсидеться не удастся, и в гневе отправлялась дальше. Несмотря на свою несокрушимую дремучесть, Сонька умудрилась поступать во многие учебные заведения среднего звена, на высшие она не замахивалась. Думаю, такому успеху способствовала хорошая память и умение собрать все крохи своих знаний воедино в нужный момент — черта похвальная и, безусловно, вызывающая уважение. Еще одним Сонькиным козырем была внешность, которая как-то подразумевала большое внутреннее содержание. Сама себя она искренне считала самородком.

— Ну и что я ему скажу? — вернула меня Сонька в реальность бара. Я пожала плечами.

— Скажи, что ты домохозяйка, это сейчас модно.

— А муж?

— Погиб в автомобильной катастрофе на «Боинге».

— Путевая тачка?

— Высший класс.

— Ладно, — успокоилась моя подружка, — что-нибудь соображу.

Тем временем мы стали объектом мужского внимания, и это нам не очень нравилось, так как собрались здесь мужчины совершенно особого склада.

— Может, лучше на улице подождем? — шепнула я Соньке, и мы покинули бар.

На улице мы тоже обращали на себя внимание.

— Вот черт! — злилась Сонька. — Чего цепляются? Может, мы на съемном месте торчим?

— Откуда мне знать?

— Да уж.

— Давай отойдем подальше от входа.

— Отойдем и Витьку провороним.

— Можно снова зайти в бар и спросить.

— Стой уж… Смотри, бельмы-то вылупил. Под ноги гляди, чучело, а то рожу расшибешь! — Слава Богу, шипела она тихо, но это ненадолго, выйти из себя Соньке ничего не стоило. — Ну ты подумай, чего им неймется?

— Конечно, вырядились, как идиотки, и торчим у самых дверей. Как хочешь, а я в сторонку отойду, он ведь на машине подъедет, увидим.

Сонька согласно кивнула, и мы покинули свой пост.

— Может, прогуляемся немного? — предложила я. — Надо было поскромнее одеться и вообще.

— Правильно мы оделись. Видела, ни один мужик мимо не прошел, чтоб не споткнуться. Я знаю, что делаю, а ты в этих делах ничегошеньки не соображаешь, так что слушай меня.

— Так уж и не соображаю? — поддразнила я.

— Не соображаешь. Витаешь все в этих… в ампирах.

— В чем я витаю?

— Ну, ты знаешь…

— Понятия не имею.

— Знаешь, знаешь.

— Я тебе сколько раз говорила, не засоряй свою голову незнакомыми словами, береги извилины.

— Ага. — Тут Сонька вытянула шею и сказала:

— Вот это тачка, умереть в девицах… Спорю на твоего любимого паука — это он!

Машина тормознула возле лестницы, надо сказать, на нее стоило посмотреть, лично я такую видела в первый раз. Дверца распахнулась, и оттуда с трудом выбралась здоровенная горилла в зеленом пиджаке. Если это был Сонькин одноклассник, то он здорово изменился. Знакомиться с ним совершенно не хотелось. Взглянув на его лицо, я и вовсе опечалилась: может, он и похож на гориллу, только мозгов у нее явно больше. Рядом с ним появились две обезьяны поменьше, очень суетливые. Дверь распахнулась на всю возможную ширину, и Сонька выдохнула:

«Он!» Описание, данное ею Рахматулину, было довольно точным: невысокий брюнет в очень дорогом костюме, великолепная фигура скрадывала недостаток роста, и выглядел он просто сокрушительно, особенно на фоне трех мартышек, причем совершенно не был похож на уголовника, как я их представляла, хотя я и не очень утруждала себя на этот счет.

Пока мы глаза таращили, Рахматулин поднялся по ступенькам и направился к дверям «Айсберга». Одна из обезьян, та, что помельче, предусмотрительно забежала вперед. Он прошел мимо нас, совершенно не заметив. Сонька, которая при виде всего этого великолепия малость растерялась, пришла в себя и громко позвала:

— Витя! — Рахматулин обернулся, недовольно нахмурившись. Я покосилась на Соньку, конечно, женщина она сногсшибательная, но как-то мне не верилось, что любовь к ней он пронес через всю жизнь. Мне стало жаль наших усилий. В этот момент в лице Рахматулина стали происходить разительные перемены: сначала он нахмурился еще больше, точно что-то вспоминая, потом вдруг улыбнулся и пошел к нам, широко раскинув руки.

— Бог мой. Софа, ну надо же… Какая встреча!

Софа мгновенно расцвела, повела глазами и плечами и запела в ответ:

— Только не говори, сколько лет прошло, не стоит напоминать, что я уже старуха.

— Ну уж нет, потрясно выглядишь. — Он подошел вплотную, они с Сонькой обнялись и троекратно облобызались, по русскому обычаю, надо полагать. Три обезьяны выжидающе замерли, самая крупная сочла нужным нерешительно улыбнуться.

— Какими судьбами в наших краях? — спросил Рахматулин, отступая на шаг.

— Я ведь тебя ищу, Витя.