День саранчи

— Моя точка зрения… — начал было Бальсо, но гид, не дав ему закончить, заговорил снова:

— Если вы готовы признать существование точек, то заявление о том, что в природе нет ног, несостоятельно, ибо, по сути своей, оно основывается на том, что точек не существует. Высказав эту мысль, Пикассо становится на сторону монизма в извечной борьбе сторонников Единственности и Множественности. Не случайно ведь задавался вопросом Джеймс[13]: «Реальность существует дистрибутивно или коллективно — в форме каждых, всяких, любых, или же только в форме всего или целого?» Если реальность единична, тогда в природе нет ног, если плюралистична, их очень и очень много. Если мир — это единое целое (под природой Пикассо понимает все, что является частью одного и того же), то в нем нет ничего, что бы начиналось или кончалось. Только когда предметы приобретают форму каждых, всяких, любых (то есть когда они конечны), у них есть ноги. Ноги ведь, по определению, конечны. Больше того, если все едино и не имеет ни начала, ни конца, значит все есть круг. У круга нет ни начала, ни конца. У круга нет ног. Если мы предположим, что природа — это круг, стало быть, в природе нет ног. Только не сводите эту мысль к чистой мистике. Бергсон…

— Сезанн говорит: «Все в природе стремится к сферичности». — И, сделав это заявление, Бальсо предпринял еще одну, отчаянную попытку ретироваться.

— Сезанн? — Гид по-прежнему крепко держал Бальсо за воротник. — Сезанн прав. Мудрец из Экса…

Но тут Бальсо все же вырвался и убежал.

Бальсо долго бежал по длинному туннелю, пока не увидел перед собой совершенно голого человека в котелке с торчащим из него репеем. Человек пытался распять себя на канцелярских кнопках. Любопытство возобладало над страхом, и Бальсо остановился.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — вежливо спросил он.

— Увы, — ответил обнаженный еще более вежливо, несколько раз приподняв свой котелок. — Очень вам благодарен, но я уж как - нибудь сам справлюсь…

Меня зовут Малуни-Ареопагит, — продолжал обнаженный, отвечая на вопросы, которые Бальсо, как человек воспитанный, задать не решился. — Я католический мистик и свято верю святой

Гильдегард[14], которой принадлежит следующее леденящее душу изречение: «Господь обитает не только в теле здоровых и сильных». Живу я так же, как жили Маргарита-Мария Алакокская[15], Генрих Сузо, Лабре, Лидвина Схидамская, Роза Лимская. Когда страдания мои не столь велики, я сочиняю стихи в подражание Ноткеру Балбусу, Эккенарду le Vieux[16], Укбальду le Chauve[17]:

В оперенном мраке
Рта твоего,
О Божья Матерь!
Славлю я Христа —
Цветущую розу.

Вы меня поняли? Все свободное время я трачу на то, что восхищаюсь той любовью, какую все великие святые дарят даже малым Божьим тварям. Вы когда-нибудь слышали о Бенедикте Лабре? Это он подобрал вошь, выпавшую из его шляпы, и припрятал ее себе в рукав. Другой святой, прежде чем вызвать прачку, снял вошь со своей одежды, дабы не утопить в горячей воде драгоценную святость, присущую инсектам.

Подобные мысли побудили меня написать жизнеописание Saint Puce[18], великомученицы из семейства паразитов. Если хотите, могу дать вам precis[19] ее жизни.

— Буду вам весьма признателен, сэр, — сказал Бальсо. — «Век живи — век учись» — вот мой девиз, мистер Малуни, а потому, прошу вас, продолжайте.

— Saint Puce была блохой, — начал Малуни-Ареопагит хорошо поставленным голосом. — Блохой, родившейся, жившей и умершей под мышкой у Господа нашего.

Родилась Saint Puce из яйца, отложенного во плоти Христа, когда младенцем Он играл на полу яслей в Вифлееме. Факты подобной инкубации хорошо известны — достаточно вспомнить, к примеру, Диониса и Афину.

У Святой Блохи было две матери: крылатое существо, которое отложило яйцо, и Бог, который высидел его в Своей плоти. Как и у всех нас, у нее было два отца: Отец наш Небесный и тот, кого мы, по молодости лет, называли «папкой».

Кто же из этих двух отцов оплодотворил яйцо? Ответить на этот вопрос со всей определенностью я не берусь, но некоторые факты из жизни Святой Блохи наводят на мысль, что оплодотворило яйцо существо, на крыльях которого отсутствовало оперение. Да-да, я имею в виду Голубя или Параклета — Sanctus Spiritus[20]. Опять же приходят на ум примеры из античности: Леда, Европа. Предвосхищая вашу реплику о том, что блоха, дескать, — существо ничтожно малое, хочу напомнить, что Божья любовь распространяется на всех и вся.

О счастливое, счастливое детство! Играть в курчавом светлом шелке волос в укромной подмышке Сына Человеческого. Насыщаться нежной плотью Спасителя. Пить Его кровь. Купаться в Его поту. Отведать — да еще с каким наслаждением! — Его Божьей перхоти. Не нуждаться в том, к чему непрестанно взываю я:

Corpus Christi, salva me
Sanguis Christi, inebria me
Aqua lateris Christi, lave me[21].