День, который не изменить

Къ утру сонъ пролетѣлъ надъ полками. Я уснулъ, какъ теперь помню, когда огни одинъ за другимъ ужѣ снимались, а заря начинала заниматься. Скоро какъ будто кто толкнулъ меня въ бокъ. Мнимый толчокъ, вѣроятно, былъ произведенъ сотрясеніемъ воздуха. Я вскочилъ на ноги и чуть было не упалъ опять съ ногъ отъ внезапнаго шума и грохота. Въ разсвѣтномъ воздухѣ шумѣла буря. Ядра, раскрывая и срывая наши шалаши, визжали пролетными вихрями надъ головами. Гранаты лопались. Въ пять минутъ сраженіе было ужѣ въ полномъ разгарѣ. Многіе, вскочивъ отъ сна ночного, падали въ сонъ вѣчный. Взрытая выстрѣлами земля, всклоченная солома, дымъ и вспышки огня рябили въ глазахъ. Это вице-король Италіанскій повѣлъ свою знаменитую атаку на Бородино.

Таковъ былъ канунъ и начало великой битвы у насъ…

— Что это ты откопал? — Мишка отчаянно зевал. — Проснулся вот, никак теперь не засну… — Он наклонился, силясь разобрать непривычный шрифт: — Ничего себе! Это наш прапорщик писал?

— Нет, это из «Очерков Бородинского сражения» Фёдора Глинки. Наши на бивуаке под обстрел не попадут, их ещё отправят к флешам.

— А про Яковлева ничего нет?

Витька помедлил.

— Да… нашёл.

На экране возникла колонна из красного гранита, увенчанная двуглавым орлом.

— Это памятник 3-й пехотной дивизии генерала Коновницына. На постаменте — списки погибших. На юго-западной стороне постамента… вот, смотри:

На серой каменной плите значилось:

20-го Егерскаго, нынѣ

130-го пѣх. Петрозаводскаго полка.

Убиты:

Прапорщикъ Яковлевъ

и 28 нижнихъ чиновъ.

— Вот, значит, как… Не уберёгся прапорщик. Неужели и остальных поубивало? И капрала Оладьева, и Терентьева, и того, седого, с тесаком?

— Может и нет. — поспешил успокоить приятеля Витька. — Двадцать восемь убитых — это потери всего полка. А те, кто в роте Яковлева могли и уцелеть.

— Всё равно, жаль прапорщика… — вздохнул Мишка. — Слушай, а можно их как-нибудь отыскать?

Витя опешил:

— Отыскать? Ты как себе это представляешь? Бегать под ядрами и спрашивать: «дяденьки, вы не знаете, где тут рота прапорщика Яковлева» Мы на поле будем только в полдень, а к тому моменту флеши уже падут, и двадцатый полк будет драться за Семёновский овраг. Может, и Яковлева к тому времени уже убьют…

— Но попробовать-то можно? — не сдавался Мишка. — Надо же узнать, что с ними случилось? И потом, не обязательно самим по полю бегать!

— Не обязательно? Это как?

— А с воздуха! с моей «пешки»! Прицепим к моей «пешке» вторую камеру, я буду пилотировать, а ты наблюдай!

— Не прокатит. — покачал головой Витька. — У тебя управление далеко бьёт? Метров на триста?

— На пятьсот! Я его прокачал, иногда и дальше выходит!

— Всё равно, мало. К тому же, «пешка» твоя слишком быстрая, ничего толком не разглядим.

— Можно пониже спуститься, — предложил Мишка. — Проведу на бреющем, над головами. Солдаты услышат звук моторов, поднимут головы — тут-то мы лица и разглядим!

— Ага, и пальнут! Они же такого в жизни не видели, испугаются и начнут стрелять. Сотни ружей, хоть одно, да попадёт!

— Ну, это мы ещё посмотрим! Я зигзагом поведу…

Витька решительно помотал головой:

— Нет, не годится. Нельзя, чтобы они эту штуку видели. А то получится как с той бабочкой, помнишь?

— С какой ещё бабочкой? — удивился Мишка. — Не помню я никакой бабочки.

— Темнота! Это из рассказа фантаста Рэя Брэдбери. Между прочим, он в списке книг, которые задали летом прочесть.

— Делать мне нечего! — хмыкнул Мишка. — Учёба начнётся — начитаюсь, а сейчас вон, погода какая классная!

— Ну и зря! — менторским тоном изрёк Витька. — А то знал бы, что если раздавить в Юрском периоде бабочку, то из-за этого здесь могут выбрать не того президента!

— Да ладно? Круто! — восхитился Мишка. — Юрский период — это где динозавры?

— Да. Герой отправляется в прошлое на сафари, случайно сходит с тропы и… в общем, неважно. Главное: в прошлом нельзя ничего менять. Усёк?

— А как узнать, какую бабочку давить, чтобы у нас изменилось?

— Да при чём тут бабочка? — рассердился Витька. — Это же фантастика! На самом деле, может ничего и не изменится. А может, ты вообще на свет не родишься!

— Я? — опешил приятель. — Это ещё почему?