День гнева

Покуда капрал и прочие идут выполнять приказ, Аранго предпринимает еще кое-какие шаги — посылает двоих артиллеристов к воротам в помощь капралу Алонсо, потому что скопище людей за оградой все громче и злее требует оружия. Сержанту Росендо де ла Ластре велено глаз не спускать с французов и докладывать, даже когда они в сортир ходят. А рядовой Хосе Порталес отправлен на улицу Сан-Бернардо в Главный штаб артиллерии к полковнику Наварро Фалькону с приказом передать на словах, чтобы срочно прислали кого-нибудь из старших офицеров разрешить положение. Потом лейтенант глубоко вздыхает, набирая в легкие столько воздуху, словно собрался броситься в воду, и идет убеждать французского капитана, что все в порядке.

* * *

— Оружие! Оружие! Нам нужно оружие!

В ярости и отчаянье толпа несется по улицам, прилегающим ко дворцу, показывая голые руки, окровавленную одежду, оставляя раненых в воротах и подъездах. С балконов голосят, плачут женщины. Кто прячется, кто, наоборот, вспыхнув праведным гневом, выходит из дому, требуя мести, и общее безумие охватывает город, где слышно только: «Смерть французам!» — а если кто заикнется, что, мол, нет оружия, в ответ звучит: «Есть палки и ножи!» На площади Крус-Верде ватага парней набросилась на сержанта польских улан, квартировавшего неподалеку, ножами и камнями забила его насмерть, а раздетый догола труп повесила за ноги на фонарном столбе на углу улицы Дель-Рольо. И по мере того как по городу, из квартала в квартал, распространяется известие о бойне у дворца, начинается общая охота на французов.

— К оружию! К оружию! Обшарим весь Мадрид, переловим всех до единого!

Толпа мечется из стороны в сторону, ища, кому бы отомстить. Центр города вскипает ненавистью. С балкона Главного почтамта мичман Эскивель видит, как под градом камней, пригнувшись к самой гриве коня, галопом пролетает к проезду Сан-Херонимо драгун. Повсюду выкрикивают призывы вооружаться и убивать французов, и люди набрасываются на них, если те поодиночке выходят из дверей домов, отведенных им на постой, или возвращаются в казармы. Оказавшись на улице, многие офицеры, сержанты и рядовые императорской армии погибают под ножами. В первые же минуты кроме уланского сержанта двое солдат убиты у театра Каньос-дель-Пераль, троих зарезали на площади Конде-де-Барахаса, еще двоих закололи портновскими ножницами у таверны на Ботонерас. Еще одному поляку, стоявшему в карауле на маленькой площади Дель-Анхель, где находится резиденция генерала Груши, всадили из мушкетона заряд свинца в спину. Многие, многие из живущих грабежом и разбоем вдоволь в те дни половили рыбку в мутной воде, снимая с убитых французов цепочки и перстни, выворачивая карманы и унося все мало-мальски ценное, что у тех имелось при себе — и при жизни.

В возмущении принимало участие немало женщин. Когда улица Флор огласилась криком и топотом, Рамона Эскилина Оньяте, 20 лет, незамужняя, проживающая в 5-м нумере, вместе с матерью отправилась на угол Сан-Бернардо, призывая соседей выступить против французов.

— Богопротивные еретики, нечисть бесстыжая! — кричала при этом старуха.

И, завидев французского офицера, вышедшего из подъезда дома, где он квартировал, обе набросились на него, отняли шпагу и нанесли ею несколько ранений и, без сомнения, убили б до смерти, если бы несколько солдат, подоспев на выручку, ударами штыков и прикладов бездыханными не повергли обеих наземь.

Из кварталов, заселенных простонародьем, где вести передаются из уст в уста, перелетают с одного балкона на другой, толпами движутся к центральным улицам маноло, чисперо и прочий лихой мадридский народец в сопровождении множества женщин, всячески их побуждающих, чтобы не сказать — науськивающих, нападать на любого и каждого встречного француза. И ни один попавшийся навстречу солдат императорской армии, пеший ли, конный, не избегнет ударов ножом, камнем, дубьем, дрекольем, острым краем черепицы, обломком кирпича или молотком. И как раз таким вот молотком, пущенным с балкона дома по улице Баркильо, был убит и пал с коня на глазах своих спутников сын генерала Леграна — некогда паж самого Бонапарта. Неподалеку от этого места Хосе Муньис Куэто, астуриец, 28 лет, служащий в остерии на площади Матуте, возвращаясь с дворцовой площади в ужасе от того, что сию минуту увидел там, присоединяется к нескольким юнцам, гурьбой гонящихся за французом, который, впрочем, успел вскочить, спасаясь, в ворота кармелитского коллежа, и тамошние монахини приняли его, не отказали в защите и убежище. Воротясь в остерию, Хосе видит, как его брат Мигель и еще трое из прислуги — Сальвадор Мартинес, Антонио Аранго и Луис Лопес — вместе с хозяином заведения Хосе Фернандесом Вильямилем вооружаются чем под руку попало, чтобы идти искать французов. С кухни доносятся плач и причитания хозяйки и служанок.

— Пойдешь с нами? — спрашивает хозяин.

— Ну а то!