День гнева

Аранго понимает даже слишком хорошо. Это выходит за рамки инструкций, полученных от полковника. Озираясь довольно растерянно по сторонам, он видит тревогу на лицах своего крошечного воинства — шестнадцати сержантов, капралов и рядовых артиллеристов. Они безоружны, ибо даже и те штуцеры, которые стоят в пирамиде, мало того что без патронов, но и без кремней. Безоружны и беззащитны перед французами, а с теми, по всей видимости, шутки плохи.

— Попробую уговорить их разойтись, — говорит он капитану.

— Попг'обуйте. У вас тшетверть тшаса. Pas plus.[15]

Аранго отходит от него, подзывает растерянных артиллеристов. Пытается как-то успокоить и подбодрить их. По счастью, среди них капрал Эусебио Алонсо, человек опытный, спокойный и очень надежный. Его и посылают к воротам — пусть попробует унять страсти и постарается, чтобы французские часовые не наломали дров. Случись такое — лейтенант не отвечает ни за толпу за воротами, ни за своих людей.

* * *

А перед дворцом меж тем дело принимает новый оборот. Некто в придворном мундире — отсюда, снизу, не узнаешь, что за птица, — сию минуту выскочил на балкон и принялся вторить Молине криками «Инфанта увозят!», подтверждая опасения тех, кто сгрудился вокруг пустой кареты: их теперь уже человек шестьдесят — семьдесят. Это меньше, чем требуется слесарю для решительных действий. Вне себя, в сопровождении самых разгоряченных сподвижников — среди них есть и та давешняя, высокая, собою недурная женщина, которая машет часовым белым платком, чтобы не стреляли, — Молина приближается к ближайшему входу во дворец — это «подъезд принца», — и растерявшиеся гвардейцы ему не препятствуют. Сам удивленный неожиданным успехом своего предприятия, он подбадривает свое воинство, славит королевскую фамилию, громовым голосом повторяя: «Измена, измена!» — и, одушевленный тем, что его боевой клич подхвачен, лезет по ступеням первой попавшейся лестницы — лезет, не встречая препятствий, если не считать таковым лейб-гвардейца по имени Педро де Тойсос, который попытался было заградить ему путь:

— Куда вас черт несет? Назад! Уймитесь! Успокойтесь! Дворец под охраной!

— Да пошел ты! — ревет Молина, отпихивая его в сторону. — Ни хрена вы не охраняете! Смерть французам!

Тут навстречу ему и его сподвижникам на площадку лестницы в сопровождении камер-юнкера и четырех лейб-гвардейцев неожиданно выходит мальчик лет двенадцати в придворном мундирчике. Высокая женщина из-за спины Молины пронзительно кричит: «Инфант! Дон Франсиско!» — и слесарь замирает в растерянности, оказавшись лицом к лицу с юным принцем. Но, тотчас опомнившись, обретает привычную развязность и, проворно преклонив колено на ступенях, подхватывает: «Да здравствует инфант! Да здравствует королевская фамилия!» — и возгласы эти поддерживает хор напирающих сзади. Мальчик, при виде толпы побелевший было как полотно, успокоился, вновь порозовел и даже улыбнулся, что еще сильней воодушевляет Молину и его воинство.

— Наверх! Наверх! — вопят они. — Хотим видеть дона Антонио! Никого отсюда не выпустим! Ура Бурбонам! Долой французов!

И так вот, перемежая здравицы проклятьями, они бросаются целовать принцу руки и, подхватив его на плечи, доставляют вместе со свитой к кабинету дона Антонио — его дяди. Оказавшись у самых дверей, мальчик, которому камер-юнкер что-то нашептывает на ухо, благодарит Молину и прочих за ревностную бдительность, заверяет, что вовсе не уезжает — ни в Байонну, ни вообще никуда, — просит их спуститься на площадь, успокоить собравшихся там, обещает через минуту сам выйти на балкон показаться народу. Слесарь на мгновение задумывается, но соображает, что упорствовать было бы чистейшим безрассудством, потому главным образом, что по лестнице уже звенит шпорами наряд испанских гвардейцев, торопящихся навести порядок. Он решает не испытывать больше судьбу и, беспрестанно кланяясь, уходит сам и уводит людей, чтобы, перескакивая через четыре ступеньки, слететь вниз и — таким удовлетворенным, торжествующим и счастливым, словно только что получил орденскую ленту через плечо, — оказаться на площади в тот самый миг, когда малолетний дон Франсиско де Паула, который держится как истый кабальеро, выходит под гром рукоплесканий на балкон, милостиво кивает в знак благодарности собравшимся внизу, где народу уже человек триста, и среди них, между прочим, несколько солдат из полка арагонских волонтеров, и все больше и больше людей стекается к площади из окрестных домов и заполняет их балконы.

Но тут снова события обретают непредвиденный поворот. Некий Хосе Луэко, житель Мадрида и владелец шоколадной фабрики, оказывается вплотную к пустой карете, которая по-прежнему стоит у «подъезда принца». При ней лишь возница да форейтор. В сумятице и толчее, возникших, когда инфант появился на балконе, Луэко при содействии Хуана Веласкеса, Сильвестре Альвареса и Торибьо Родригеса — первый служит в конюхах у графа де Альтамиры, двое других состоят в тех же должностях при португальском посланнике — взял и перерезал постромки.

— Теперь далеко не уедут! — ликует он.