День без Смерти

Однажды они уже сидели так, в тихом ресторанчике на Невском. Столик на двоих здесь понимали буквально: одно ребро столешницы вогнутое, другое выпуклое, третья неизбежная сторона завивалась улиткой, так что третьему за столом места не было. По залу бесшумно сновали приветливо-безразличные роботы-официанты в белоснежных рубашках и немнущихся брюках. Скрытые вентиляторы нагоняли из кухни синтетический шашлычный чад.

— Нравится тебе здесь? — спросила Линка.

— Несколько часов посвящать еде среди других жующих? Довольно унизительный возврат к природе.

— На людях веселее.

— Если не думать, куда девать руки.

— Твой шеф занял бы их раскуриванием трубки.

— Которая здесь, в общем, так же уместна, как этот искусственный дым: мясо жарят дистанционно, а чадят отдельно, для экзотики.

— Брюки на роботе тоже условность. Как и все его человскоподобие. Проще было построить тележку с манипуляторами.

— В Каунасе я заходил в охотничью корчму. Шкуры на стенах. Скобленные добела столы. Деревянные ложки…

— А по лавкам — “охотнички” в черных пиджаках и галстуках-бабочках, правда? Помню. Нелепо, хотя и красиво. Впрочем, насколько мне известно, шкуры там искусственные.

— Дожили! Возрождаем то, что давным-давно утратило смысл.

— А ты полагаешь, ваша ужасная рациональность всегда осмысленна?

— Что ты имеешь в виду?

— Например, хвост общего любимца лаборатории д^ими. Почти натуральный мышиный цвет из дымчатого стекловолокна. И нулевая полезность…

— Кстати, нам не подали меню. Позвать официанта?

— Весьма кстати. Но мы не торопимся.

Из вазы посреди стола показалась горстка сине-розовых, сморщенных, словно озябших, бутонов сирени и с мультипликационной быстротой распустилась на глазах — будто каждым соцветием выстреливали. Верх гостеприимства — возгонка букета персонально каждой паре. А подумаешь, как заряжают букет, как подстерегают момент, как лупят бедное растение токами или вспрыскивают химией… Все автоматизировано, поневоле коробит: мы ведь люди, не роботы!

Линка зарылась лицом в свежую влажную гроздь:

— В старину, говорят, цветок из пяти лепестков приносил счастье.

— Ну, при возгонке все цветы один в один отштампованы. Ты ведь знаешь…

— Лучше бы не знать. — Линка понюхала букет, сморщила носик и отодвинулась.

Ралль повел рукой по ребру столешницы. Линка повторила его движение на своей стороне. Руки встретились.

— Как хорошо, что, несмотря на прогресс, две линии по-прежнему пересекаются. — Линка вздохнула.

— Даже такие разные, — подхватил Ралль. — Моя сторона вогнутая — словно мир молча замыкается вокруг. Зато твоя выпуклая, открытая — ты ведь сама беспрерывно излучаешь!

— Раньше девушкам говорили: “Ты мое солнышко!” Нынче — “Ты беспрерывно излучаешь!” И все равно жить хочется, правда?

Ралль лихо крутнул, пальцем по извиву столешницы:

— Гиперболическая бесконечность. Похожая на ту взаимную разомкнутость, которая была до нашей Встречи и наступит после…

— Как ты умеешь все запутать и утопить в слова! Почему бы не сказать проще: “Давай расстанемся”? Не прибегая к иносказаниям?

— Я же совсем не об этом, я о третьей лишней стороне. Необходимое заставляет думать о сиюминутном, лишнее — о перспективе, замечаешь? Толчок новым мыслям…

— Меня иногда тошнит от вашей назойливой оригинальности. Ни словечка попросту, все с шарадой да с заумью… Оставьте хоть что-нибудь роботам: посмотри, куда вы их загнали! — Лина кивнула в сторону кухни.

Повинуясь ее кивку, приблизился официант, склонился с блокнотиком в руках.

— Нет-нет, мы уходим. Спасибо.

Лина шумно поднялась. Робот галантно отодвинул стул.

У него даже пальцы белеют от усилий, подумал Ралль. Может, неправда, что они — автоматы?

— Не провожай меня, — бросила Лина в сердцах.

В тот день он впервые почувствовал собственное сердце…

Из воспоминаний Ралль вынырнул так же неожиданно, как и окунулся в них. В уши впился противоестественно, вызывающе ровный Линкин голосок:

— …так искусно боролись против эгоизма, что проморгали незащищенность человека перед обществом. Раньше боялись вторжения в личность, подавления ее другой, более сильной. Естественной защитной реакцией каждого был собственный эгоизм. Теперь прятаться не от кого. Мы все нараспашку. И общество постепенно размывает личность…

Ралль не сразу включился и наудачу возразил:

— Психологи ничего подобного не замечают.

— А что вы вообще замечаете? Глобальные проблемы? Взгляни на своих бородатых коллег. Им все дано. И все дозволено. А им скучно, их ничто по-настоящему не волнует. Возрастом, понимаешь,’ не вышли…

Ралль обернулся. На краешке подоконника, свесив ноги на улицу, сидела розовая после игры Маргарита и независимо раскачивала гермесками.

— Лина! — предостерегающе произнес Ралль.

— Что “Лина”?! Боишься, услышат? Пусть слышат. Я при ком угодно повторю: вы невзрослеющие вундеркинды! Ума хватает, а куда применить — не придумали. Способности обогнали возможности. Вы даже на женщин смотрите с детской непосредстенностью. Как-то пришлось влепить пощечину твоему шефу, и он искренне удивился: почему ему не позволено то, что позволено тебе?