День Барсука

Смотреть на нее было невыносимо. Не смотреть – невозможно. Дотрагиваться – непозволительно. Но кончики пальцев дрожали, изнемогая от желания потрогать, и оставляли на белом пластике аудиторных столов блестящие полосы. Особенно когда ему удавалось занять место позади нее и между ними не оставалось никаких препятствий, кроме дерматиновой спинки ее сиденья и тонкой фанерной перегородки, отделяющей один ряд от другого. Он мог часами любоваться ее затылком и несколькими волосками в основании черепа, слишком короткими, чтобы вписаться в прическу. Или смотреть, как уверенно скользит ее ручка по бумаге, оставляя след из крупных, детских, с левым наклоном букв. А еще он мог протянуть руку и коснуться ее волос или плеча, но делал это крайне редко, поскольку ей не нравились его прикосновения – мягко говоря! Ее странным образом передергивало, судорожная волна пробегала от левого плеча к правому и обратно, когда он дотрагивался до нее, пусть даже по делу. Брезгливое «Ну!» срывалось с прекрасных губ, и приходилось бормотать в ответ, что «У меня… карандаш там… закатился… не поднимешь?..» А после, немного придя в себя: «Вот спасибо! Просто жизнь спасла! Эх, Лара, как бы я без тебя… Может, в кино?»

В лучшем случае она воспринимала его робкие ухаживания с холодным равнодушием, а однажды, не выдержав, спросила напрямик: «Чего ты хочешь, барсучоныш? В душу мне влезть без мыла?»

В следующее мгновение голова его резко, но не сильно дернулась назад. Как от пощечины, подумал Леонид, хотя никто из знакомых ему женщин, да, пожалуй, и мужчин, до сих пор не снисходил до контактного рукоприкладства по отношению к нему. Подобным нефотогеничным образом он содрогался всякий раз, когда вместо грациозной пятнистой кошки его сравнивали с неуклюжим остромордым хищником семейства куниц.

Возможно именно тогда Леонид дал себе слово, что рано или поздно, мытьем или катаньем, кнутом или пряником… Короче, он поклялся во что бы то ни стало подобрать обмылочек к ларушкиной душе.

Тем временем Ларушка оборвала наконец свое бесконечное «Ну-у-у» и перешла на вожделенное «Да», но не остановилась на этом.

– Давай попробуем, – поправив сползающую лямку, ответила она.

– Поедем на такси, – объявил он решительно.

Хотя, в принципе, было еще не так поздно и для метро. Но, с другой стороны, глупо, сняв голову, плакать о… Кстати, о волосах… Подгоревший парик блондинки обратно в прокат не примут, значит, с залоговой суммой можно распрощаться. Плюс по тридцатке самой блондинке, или кто она там, и всем остальным статистам. Плюс две с половиной сотни недомеркам из театрально-циркового (из которых, кстати, полтинник можно и зажать: неуклюжие карлики протормозили пару лишних секунд и чуть было не запороли номер с тарелками), двадцатку за бой посуды, сотню Михею за тарасовские паспортные данные и общую организацию. Прибавить к этому полсотни для математика, выдавшего варианты за неделю до контрольной, и три пары порванных в спортзале штанов… Плюс ужин, Господи, ужин! Хорошо еще, от ночной дискотеки удалось отмазаться. Страшно подумать, во сколько обошлась бы ему эта ночь в стиле гранж! Да, в такой ситуации глупо экономить на транспорте.

Но все окупится. Не далее как сегодня все должно окупиться. А если и дальше все пойдет так, как он распланировал, кто знает, может, ему и вправду захочется навсегда остаться в девятом сентября. Или даже… им обоим захочется. Кто знает?

«Чего ты хочешь, барсучоныш? – злобно шипела ларушкина сетра-близняшка в его голове. Ее шепот рикошетировал от внутренних стенок черепа и возвращался засемплированным ремиксом. – В душу мне? В ду-ду-ду-ду, душу, душу, душу мне?»

В то время, как настоящая Ларушка, непривычно милая и кроткая, произносила:

– Давай. Ты пока расплачивайся, а я пойду что-нибудь поймаю.

– Идет, – спокойно сказал он, обеими прикушенными губами скрывая ликование.

4.

«Почему-то считается, что сильные эмоциональные потрясения отрицательно сказываются на физическом здоровье. От них якобы нарушается сон и пропадает аппетит. Чепуха! То есть, сон-то еще туда-сюда. Сон-то, может, и нарушается. Хотя кому он нужен сейчас, сон? А вот аппетит… Аппетит, понимаешь…» – бессвязно думал Леонид, торопливо подъедая холодные макароны и кусочком хлеба собирая с тарелки застывший кисло-сладкий соус. В то время как девушка его мечты, практически, можно сказать, осуществившейся, ждала его на улице, у Барсукова неожиданно случился приступ немотивированного обжорства. Или это все от нервов?..

– Минуту, – обратились к нему, когда он легкой, пританцовывающей походкой двигался между столиками, собираясь осчастливить метрдотеля по имени Михаил – при обсуждении финансовых вопросов охотно откликающегося также на позывные Михей или Михась – солидной прибавкой к жалованью.

– Что? – Леонид остановился, едва не наступив на ногу в сверкающем черном ботинке, небрежно перегородившую узкий проход.

– Уделите нам одну минуту. Пожалуйста, – попросил владелец ботинка.

Они смотрели на него снизу вверх и улыбались, но под их взглядами Барсуков неожиданно начал съеживаться и мямлить: