Я поблагодарил Весельчака, взял Хонникер из Расчетного за руку и спустился с тротуара. Водитель вылез из машины.
— Вы Боддеккер из Пембрук-Холла?
— Это он, — сказала Хонникер.
Водитель вытащил из нагрудного кармана слейт и внимательно изучил его.
— Тогда я приехал за вами.
— По чьему распоряжению?
— Какой-то тип по фамилии Левин? — Он словно бы спрашивал.
— Тогда, полагаю, и впрямь за нами.
Я взялся за ручку двери, но водитель обошел вокруг машины и придерживал дверцу, пока мы садились. Внутри машина оказалась просто огромной. Два мягких сиденья напротив друг друга. Столик между ними исполнял еще функции холодильника и мини-бара, а в потолок было вмонтировано несколько видеоэкранов.
Водитель уселся за руль и оглянулся на нас.
— Ехать будем неходко, — предупредил он. — Это один из допотопных монстров на топливе внутреннего сгорания, весом в несколько тонн. Потом-то его перевели на электричество, но с таким весом любой рикша его в два счета обставит.
— Ничего страшного, — заверила Хонникер из Расчетного отдела.
Он пожал плечами.
— Приятной поездки.
Водитель повернулся к рулю, стеклянная перегородка поднялась, отделяя салон, и я ощутил дрожь заработавшего мотора.
— А нам это нужно? — спросил я у Хонникер. — Разве нам стоит появляться с видом денежных воротил?
— Насколько я знаю Левина, он думает, на них произведет впечатление, что мы послали к ним на переговоры важных персон в настоящем лимузине. Полагаю, он считает, они будут ослеплены.
— Они же ветераны шоу-бизнеса, — напомнил я. — С какой стати им преисполняться пиетета перед лимузином?
— Деньги тоже могу ослепить, — ответила она, и глаза ее засияли. Хонникер провела ладонью по мягкой обивке сиденья. — Тут места — хоть ложись.
Не могу объяснить, откуда я знал, что она так и скажет. Однако же знал. И покачал головой.
— Погоди. Нам захочется отпраздновать на обратном пути.
— Да. — Еще одна улыбка. — Хорошая идея. Очень хорошая. Родители Ранча Ле Роя жили на Лонг-Айленде, в доме,
что они купили после окончания проката «Малыша Нарко». Собственно, они успели убраться из Калифорнии за месяц до землетрясения, сделавшего дружка моей матери богатым человеком.
Лимузин плавно и неспешно провез нас мимо домов миллиардеров в гораздо более скромную часть острова. Мы остановились около полицейского заграждения, где сгрудились фургончики новостных программ, репортеры и ждущие седоков велорикши. Наш водитель отправился поговорить с дежурным. Полиция пыталась оттеснить людей от лимузина, но сквозь затененные стекла я видел, как журналисты тянут к машине микрофоны и портативные камеры, как будто она сама по себе способна была дать показания.
А потом мы миновали заграждение и остановились у дома, лишь немногим больше того, что я приглядел себе в Принстоне. Это место Ранч Ле Рой называл домом, пока не уехал учиться в Колумбийский университет. А после того, как он женился и открыл свою студию боевых искусств, Ранч переехал в даже более скромный домик в Квинсе.
«Колумбийский выпускник, как Бэйнбридж, — подумал я. — И теперь оба ушли из моей жизни». Я гадал, знала ли Бэйнбридж Ранча как старшекурсника, и нет ли некой зловещей связи между ними и тем, как они повлияли на мою жизнь. Через пару секунд промедления я отставил подобные мысли и пошел к двери вместе с Хонникер из Расчетного отдела, глядя на полицейские посты с обоих концов улицы — журналисты вовсю напирали на выставленные заграждения.
Дежурный у двери дома Роя придирчиво осмотрел нас.
— Кто вы такие?
Я назвал ему наши имена.
— Мы из Пембрук-Холла.
Он вытащил слейт, сверился с ним и шагнул прочь, пропуская нас к двери.
— Все верно.
— Я успела разглядеть его список, — с гордостью заявила Хонникер. — Кроме нас двоих там никого и нет.
Палец ее потянулся к кнопке звонка, но я уже постучал. Дверь открыл очередной коп. — Да?
— Они из Пембрук-Холла, — сообщил тот, что стоял позади нас.
Полицейский в дверях учтиво кивнул и позволил нам войти. Изнутри все дышало таким уютом, что сердце у меня сжалось. Куда ни глянь — всякие безделушки и плакатики этого пыльного оттенка, который зовется «милым синеньким», со всевозможными изречениями наподобие «Дом — это место, где можно облизывать тарелки» или «Как воротишься домой, на душе теплеет». Милые синенькие гусыни в шляпках и фартучках раскатывали скалками тесто и пекли пироги, другие милые синенькие гусыни в платьицах из милого синенького ситца вышивали милые синенькие пледы. Даже ковры и обивка на мебели были того же самого оттенка. Я покосился на Хонникер из Расчетного отдела и увидел, как она передернулась. По-моему, вовсе не от того, что мы вошли в дом покойника.
Лысоватый мужчина с длинными поникшими усами вышел навстречу и обменялся с нами рукопожатиями.
— Я Кларенс Мак-Лелланд, — уклончиво представился он. — Назначен полномочным представителем семьи Ле Рой.