Демоны

Мелисса была в отчаянии. Она знала, что на шее, на ремешке, он носил серебряный девятиконечный геометрический символ с наложенным поверх него крестом, а на каждом конце креста были исламские звезда и полумесяц. Обычный эзотерический медальон, представлявший его синкретическую секту. Неужели он действительно думал, что этот человек откликнется? Или, может быть, Араха предполагал, что этот человек был дервишем, членом его ордена?

«Только не этот человек», – думала она. От него исходили волны похоти, жадности и самодовольства.

Араха вытащил из-за ворота медальон и маленький кожаный мешочек, тоже на ремешке. Открыв мешочек, он достал пачку свернутых трубочкой банкнот. Перед ней мелькнула одна из красочных новых американских двадцатидолларовых банкнот – красно-бело-синяя с зеленой каймой.

Араха прошептал что-то, как казалось, по-турецки; видимо: «Сколько ты хочешь?»

Охранник фыркнул и засмеялся, и ответил что-то, что несомненно означало: «Конечно, все, а ты как думал!»

Араха казался (вполне убедительно) разгневанным, он издал несколько протестующих возгласов; потом кивнул, соглашаясь. Словно внезапно поняв, что этот незнакомец с вислыми белыми усами – его старинный друг, толстый лейтенант распростер руки, чтобы обнять Араху. Приблизившись вплотную, он выхватил деньги отработанным взмахом руки, словно енот, удящий рыбу. Его брюхо скрыло этот обмен от других охранников. Деньги исчезли в недрах его униформы. Лейтенант махнул капралу, который переключил рубильник, и ворота со скрипом распахнулись перед ними.

Почти пьяная от облегчения, Мелисса забралась в кузов грузовика и уселась рядом с Айрой и Маркусом. Машина прокатилась сквозь ворота и въехала в Иран.

Позже, когда они подъезжали к маленькой взлетной полосе, где их ждал самолет, Мелисса спросила Араху, сколько денег он отдал пограничнику – надеясь, что сможет как-то возместить ему сумму. Он засмеялся.

– Не так уж много. Двадцатка была сверху, а все остальные по доллару. Он не стал долго рассматривать. Большая часть моих денег у меня в ботинке. Я всегда держал доллары наготове для этого дня.

Юг Сан-Франциско

Телохранитель, стоявший позади Стивена, громко дышал через рот, словно страдал астмой. Этот звук заполнял пространство лифта, в котором они поднимались к комнате Жонкиль. Уиндерсон хмурился на безупречно чистый пол лифта, заложив руки в карманы свободного пальто.

– Они называют это раком, опухолью. Я же лично называю это атакой. То есть это, конечно, рак, но…

– Атакой? – переспросил ошеломленный Стивен хриплым голосом. – Вы имеете в виду – что-то вроде рецидива? Она уже болела раньше?

– А? Нет, не болела. Нет, это была атака… я объясню позже. Наш этаж. Я распорядился, чтобы для нее приготовили комнату в нашем главном здании, такой же личный хоспис, как у Джорджа, с собственными докторами. Но все это случилось очень неожиданно, так что на данный момент…

Стивен прошел вслед за Уиндерсоном через холл. Сколько же людей «Западного Ветра» было рассовано по секретным маленьким хосписам? И почему?

Комната, в которую поместили Жонкиль, как бы там ни было, была лучшей в больнице: просторной и светлой, заваленной букетами цветов и нетронутыми корзинками с фруктами, завернутыми в прозрачный инимикален. Это был почти гостиничный номер, с видом на автостраду и залив Сан-Франциско за ней. В ногах больничной кровати Жонкиль располагался развлекательный центр, телевизор с большим экраном был включен, но без звука, сардонический ведущий дневного ток-шоу дико махал руками на аплодирующую аудиторию с раскрашенными лицами.

Телохранитель остался у дверей наблюдать за холлом, а Стивен с Уиндерсоном подошли к постели Жонкиль.

Она задумчиво смотрела в окно – на залив и огромное грузовое судно с палубами, заставленными соединенными вместе металлическими контейнерами, тихо сплавляющееся к Окленду.

– Этот корабль, – сказала она слабым голосом, – он похож на небоскреб, лежащий на боку… Он такой большой. Я никогда раньше не думала о том, какие корабли большие. Забавно, какие вещи начинаешь замечать, когда… когда ты больна. – Она нажала кнопку, приподняв изголовье своей кровати так, что оказалась почти сидящей. На ней была шелковистая голубая ночная сорочка с глубоким вырезом; ее кожа была очень бледной, шары ее грудей в вырезе сорочки были словно две луны. Ее голубые глаза потеряли часть своего блеска, вокруг них были темные пятна; на губах проступала легчайшая синеватая тень цианоза.

Она встретила Стивена и своего дядю решительной улыбкой. Ее длинные волосы, в этом освещении выглядевшие более рыжими, чем обычно, были распластаны по роскошной шелковой подушке, словно их укладывал для съемки фотограф.

– Привет, – начал Стивен, не вполне уверенный, чего от него ожидали. – Ты… э-э… наверное, глупо говорить, что ты хорошо выглядишь, потому что, разумеется, вряд ли ты хорошо себя чувствуешь. Все это произошло так быстро. Всего лишь день-два назад, э-э… ты выглядела здоровой.