Демон внутри меня — 2

— Вроде обработала, не больно? — заботливо спрашивает она. Ее зубки врезаются в полную нижнюю губу, а я готов кончить от этой картины, как подросток.

Она, блядь, просто прикусила губу!

— Больно, — выдыхаю, и ее взгляд меняется, когда она понимает, что я сейчас не о физической боли говорю. Она начинает покусывать губы, сглатываю, опуская взгляд ниже. Хрупкие ключицы, красивая шея… соски стоят торчком, призывают меня через гребанную майку.

— Где болит? — ее голубые глаза загораются, она залазит на меня сверху, и я с шумом выдыхаю, когда ее внутренняя поверхность бедер соприкасается с низом моего живота. — Где у тебя болит, малыш?

По телу бегут мурашки, мой член дергается, упирается прямо в нее.

Когда Лейла наклоняется, нависает надо мной на руках, чувствую боль от сладкого трения с ее кожей. О да, киса. Мне больно. Но это такая сладкая боль.

Я хочу ее больше.

Я хочу глубоко.

И жестко. И медленно.

В тебя…

— Леа… — поднимаю израненную руку, чтобы схватить ее, но чувствую боль. Киса останавливает. Она хочет сделать все сама… у меня аж в глазах рябит от такой перспективы. Здоровой рукой резко тяну вниз майку, сердце заходится от этой картины: обнаженная круглая грудь с темно-розовыми камешками. Я хочу, чтобы она тряслась перед моими глазами… Леа наклоняется, подставляя моим губам маленькие соски, тающие под ласками моего языка.

Лижу по очереди каждый, сминая сиськи, которыми наверняка грезил в тюрьме своего сознания.

Не помню. Но знаю.

— Кай. Такой твердый, — она покачивает бедрами на моих, и я готов умереть.

— Блядь, малышка, ты меня убиваешь, — шепчу, поправляя ее волосы, заглядываю в искрящиеся желанием и любовью глаза. — Красивая, моя девочка. Только моя. Моя, — шепчу, снова нападаю на ее сиськи. Языком играю с ее сосками, слегка покусывая. Леа стонет, выдыхая. Нежность убивает реально, и как одержимый, я хватаю ее здоровой рукой. Отодвигаю, корчась от боли, другой рукой ее шорты и одним резким махом проникаю в самую глубь бархатного тепла.

Твою ж мать… Кайф.

Она двигается на мне, то плавно замедляясь, то скачет, словно дикая кошка. Ее грудь во власти моей руки и языка, и в конце мы меняемся ролями. Я шлепаю ее по заднице, проникая все глубже. Ток из пламени бьет в поясницу, член сжимается в тисках ее неудержимой страсти, и я кончаю в кису, хорошенько насадив ее на свой ствол. Прижимаю к себе, наслаждаясь ее судорогой.

— Ты здесь, — почему-то плачет она, крепко переплетая пальцы наших рук. Ладонь к ладони. Рука в руке.

— Я здесь. Все будет хорошо, — уверяю ее, подозревая, что не будет.

Ничего уже не будет.

Если я потеряю себя, в самое ближайшее время не будет «нас».

Лейла

Мы снова потерялись в себе, растворяясь друг в друге.

Внутри все слегка саднило от нашей страсти, но мне было все равно. Сейчас. Когда в теле была приятная слабость…

Страхи выглядывали из закоулков моей души, и я смотрела на Кая, боясь уже не только за себя, но и за него тоже. Что с ним? Мало ли, сколько на свете психических болезней. Шизофрения, слабоумие, маразм? Я не знаю, как это назвать.

И мне страшно. А если он абсолютно здоров и просто маньяк, или здоровых маньяков не бывает? Я запуталась. Но доставать его с расспросами я не намерена, потому что знаю, что его выведет из себя. Я проведу свое маленькое расследование…

Я лежу, прижимаясь грудью к его груди. С той ночи в Амстердаме, я уже не могу обвинять его за каждый проступок. Он такое пережил. Неудивительно, что Стоунэм склонен к насилию.

Страшно представить, кем бы он стал, если бы его отец зашел дальше в своих извращениях. Я смотрю на Кая, и он хмурится, пока его рука перебирает мои волосы.

— Почему ты смотришь на меня так?

— Как?

— Как будто… не знаю. Как будто это меня избили, — стараюсь изменить свой взгляд, полный жалости и сочувствия к тому пятилетнему Каю. — Разрывает. Ненавижу, когда на меня смотрят… с жалостью, — последнее слово он выплюнул с такой злостью, что я вновь испугалась за его состояние.

— Просто, мне грустно, Кай. Я запуталась и устала. Так больше не может продолжаться. Сейчас мне так хорошо с тобой, и мне кажется, что над нашим миром больше никогда не повиснут тучи. А потом… ты выкидываешь подобное. И я даже не уверена уже, где твоя игра, где уроки, а где реальность… и я до сих пор не забыла про тебя и Брук Маккартни, — выкладываю все я, опуская взгляд. Кай поддевает мой подбородок:

— Брук Маккартни ничто. Ты — все, — играя желваками, произносит Кай.

— Это просто слова. Кто я для тебя? Рабыня, секс-игрушка… подруга? Мне это не нравится. И что будет, когда я перестану заводить тебя? Через десять, двадцать, тридцать лет? — я ложусь на подушки рядом с Каем и смотрю в потолок. — Ты просто хочешь меня. Хочешь круглые сутки. А представь, я забеременею. Я стану толстой! — на самом деле я не знала, что эта мини-истерика заведет меня в такую даль. И все же, мне хотелось знать, что Кай думает о детях.