Демон

Но вот что занятно: вы придаете так много значения самым что ни на есть тривиальным вещам. Да, чрезвычайно занятно, что вас так мучает чувство вины. Как вы себя проявляете с этими женщинами? Нет ли трудностей в исполнении?

Что? Я не понимаю…

У вас есть проблемы с потенцией? Когда вы с женой?

Нет-нет, это не…

Что ваша мать говорила о прелюбодеянии? Она говорила вам, что это грех?

Что??? Я не знаю, не знаю. Я не…

Вас когда-нибудь заставали за мастурбацией?

За мастурбацией? Я не понимаю, при чем тут…

Вам говорили, что от этого можно ослепнуть или стать заикой?

Я ничего такого не помню…

Помните, как вас приучали к горшку?

Что? Я не…

Вас не заставляли сидеть на горшке после каждого приема пищи, пока вы не опорожните кишечник?

Господи, я…

В каком возрасте вы перестали мочиться в постель?

Гарри хотелось

кричать и плакать, бежать прочь со всех ног, свернуться калачиком и укатиться, или слиться с обоями, или провалиться сквозь землю, и когда сеанс наконец завершался, он брал такси до ближайшей станции метро, запирался в кабинке общественного туалета и плакал под рев поездов, пока не кончались все слезы, и сил рыдать уже не было, ни сил, ни энергии, ни ресурсов.

Надежды Линды таяли с каждым днем, Гарри все сильнее замыкался в себе, и эти периоды угрюмой замкнутости становились все дольше и возникали все чаще и чаще. Надежды таяли, а тревога и страх прирастали. Она боролась с собой не одну неделю и не звонила доктору Мартину, не желая показаться назойливой женушкой-паникершей, но в конце концов отчаяние взяло верх. Она старалась говорить как можно спокойнее, хотя внутри ее всю трясло. Она заверила доктора Мартина, что не пытается вмешиваться в дела мужа, просто ее беспокоит, что он такой удрученный, подавленный и все реже и реже бывает дома.

Я бы не стал беспокоиться на этот счет, миссис Уайт. Положение вашего мужа предполагает большую ответственность, и эта ответственность не заканчивается в пять вечера.

Да, я все понимаю, доктор, и я…

Уверяю вас, я обо всем позабочусь. Вам нет нужды беспокоиться.

Спасибо, доктор. Я вовсе не паникую, но я…

Да, я понимаю. Ваш муж кажется замкнутым и молчаливым, и вас это тревожит.

Да, и…

Это нормальное поведение при терапии. Ваш муж сейчас переживает период переноса. Предоставьте все мне, я знаю, как с этим справляться.

Ой, я совсем не хотела…

Вот и славно. Прощу прощения, я уже не могу разговаривать. До свидания, миссис Уайт.

Линда

еще долго сидела, вцепившись в телефонную трубку. Она старалась заставить себя сдвинуться с места, но рука словно приросла к трубке. Линда смотрела на свою руку и отчаянно пыталась возродить в себе надежду, но ощущала лишь пустоту.

Гарри не утратил дееспособности на работе, хотя эта дееспособность явно не соответствовала его собственным стандартам. Ему приходилось по несколько раз перечитывать письма и документы, и даже с третьего раза он не всегда понимал, что читает, но все-таки заставлял себя сосредоточиться и вникал, хотя не так быстро и эффективно, как мог бы.

Сослуживцы, особенно Уолт, переживали за Гарри, поскольку признаки его стресса проявлялись все более очевидно. Доктор Мартин их успокоил и уверил, что все под контролем и что Гарри необходимо работать. Я понимаю ваше беспокойство, мистер Уэнтворт, и беспокойство руководства компании, однако отпуск в данный конкретный момент будет никак не полезен, а даже вреден, это вовсе не то, что доктор прописал, прощу прощения за легкомысленный каламбур, ха-ха-ха. Ему необходимы условия для сублимации.

Хорошо. Рад это слышать. Он очень ценный работник для нашей компании, и нам не хотелось бы ставить под угрозу его будущее. Такие ценные кадры надо беречь.

Да, я все понимаю.

И, Уэнтворт улыбнулся, слегка пожав плечами, я заинтересован в благополучии Гарри не только с профессиональной точки зрения. Думается, это что-то отеческое.

Да-да, не волнуйтесь. Я поддержу вашего мистера Уайта в рабочем состоянии.

И Гарри продолжал работать,

закрывшись в своем кабинете, в своем оазисе, в своем убежище, в своей тихой гавани, и завидовал сослуживцам, которые были вольны ходить, где вздумается, и хотел лишь одного: сидеть у себя в кабинете, потом мгновенно перемещаться домой и обратно к себе в кабинет, ни с кем не общаясь, никого не видя, – но он знал, что ему неизбежно придется выйти из кабинета, и поехать в какой-нибудь заплеванный бар, и найти очередную замшелую дырку, в которую он изольет свой яд, а потом будет пытаться извергнуть из себя вместе с рвотой этот внутренний ад и гниль…

О Господи,

гниль…

Черная, едкая гниль, что разъедает