Демон

Деловой гений Гарри как будто жил своей собственной жизнью и действовал превосходно, все решилось стремительно и ко всеобщему удовольствию, и у Ландора оставалась еще куча времени до отлета. Они проводили его до лимузина, обменялись с ним рукопожатиями и проводили глазами его машину, влившуюся в плотный поток уличного движения. Сияющий Уэнтворт хлопнул Гарри по плечу. Может, вернемся, он указал взглядом на вход в отель, и выпьем по рюмочке? Нам есть что отметить. Гарри кивнул, и они прошли мимо улыбчивого швейцара.

Уэнтворт был оживлен и доволен. Да что с тобой, Гарри? Он улыбнулся. Госссподи Боже. Сегодня великий день. Эта сделка принесет нам миллионы. Миллионы, Гарри. И это только начало. Только начало, Гарри, и это твое детище. Ты сейчас должен бурлить и искриться, как фонтанирующее шампанское.

Я знаю, Уолт, но я слишком устал, чтобы фонтанировать и искриться.

Через пару недель Ландор снова приедет, и мы подпишем все документы.

Вот тогда я, наверное, и заискрюсь, Гарри сделал слабую попытку улыбнуться.

Давай, допивай свой бокал, и тебе станет лучше. Уэнтворт сделал знак бармену, чтобы тот налил им еще по бокалу. У нас есть повод отпраздновать. А тебе надо расслабиться. У тебя на лице все написано. Ты слишком много работал в последнее время. Вечером мы пойдем развлекаться и устроим тебе релаксацию. Что скажешь, дружище?

Гарри кивнул.

Хорошо, Уэнтворт похлопал его по плечу и забрал сдачу с барной стойки. Пойду позвоню нашим барышням.

Гарри смотрел ему вслед, очень остро и тошнотворно осознавая, что он совершенно не сопротивлялся этому предложению. Сдался еще до того, как почувствовал хоть какое-то возбуждение, хоть какой-то намек на желание. Его захватило пронзительное ощущение потери. Невосполнимой потери и неизбывной печали.

14

Линда наконец-то очистила дом от растений. Сначала у нее еще теплилась смутная надежда, что их присутствие в доме вновь пробудит в Гарри энтузиазм, но эта надежда увяла вместе с их умиравшими листьями. Каждый день она выносила из комнат по одному или по два безвозвратно погибших растения и составляла их в дальнем углу гаража. Со временем в этот угол переместились все растения, бывшие в доме. Подвески-макраме унылой кучкой лежали там же.

Еще много недель после того, как последнее растение было погребено в гараже, дом казался Линде пустым, словно осиротевшим, и она очень болезненно осознавала отсутствие в нем растений.

И еще она осознавала, что начала как-то уж слишком чутко реагировать на настроения Гарри. Маятник его эмоций раскачивался вверх-вниз, увлекая ее за собой. Она изо всех сил старалась сопротивляться, но сил не хватало, и она, сама того не желая, заражалась его настроением.

Линда не знала, как объяснить странное поведение Гарри и перепады его настроения. Очень долго она старательно не обращала на них внимания в надежде, что все уладится само собой. Но теперь, когда стало понятно, что его состояние воздействует и на нее тоже, причем воздействует явно неблагоприятно, она решила, что пора что-то делать, хотя совершенно не представляла, что именно. Она любила мужа и безоговорочно верила, что он тоже ее любит, но это чувство полной безнадежности было невыносимым. Ей хотелось ему помочь. Но как? Чем? Каждый раз, когда она спрашивала, все ли у него хорошо и не надо ли чем-то ему помочь, он отвечал, что не надо, у него все хорошо, просто он устает на работе. Иногда он добавлял, что ему очень жаль, если она огорчается из-за него, обнимал ее и целовал. И она принимала его уверения и ласки и забывала о своих тревогах – до следующего раза, когда у него снова падало настроение, и ее настроение неизбежно падало тоже.

Линда пыталась понять, когда именно все началось, найти момент перелома, чтобы выявить причину, но это было немыслимо. Все происходило так медленно и постепенно, что уловить изменения было никак невозможно. Невозможно вернуться назад во времени и сказать: Вот она, эта точка, где все началось, – и восстановить обстоятельства в тот конкретный момент, найти причину проблемы, а значит, и способы ее решения. Иногда было почти невозможно поверить, что когда-то все было иначе, но она помнила первые три или четыре года их брака, когда Гарри был совершенно другим. Чутким, веселым, счастливым – почти беззаботным. Да, он был совершенно другим, но ей все равно было очень непросто определить четкую разницу между «тогда» и «сейчас». Разве что раньше за ним не водилось этих внезапных вспышек судорожного веселья или затяжных периодов уныния, когда он молчал целыми днями, и у нее возникало тревожное ощущение – надо признать, очень смутное, едва уловимое, – будто он извиняется за само свое существование. Будто он каждым действием, каждым словом и жестом просит прощения, непонятно за что.