Демиург местного значения (СИ)

Потом, еще дня через три был разговор с Андрюхой. Разговор с далеко идущими последствиями. Такими последствиями, которые, как выяснилось, радикально меняют жизнь. Хотя тогда, как мне казалось, не было сказано ничего особенного. Да и разговором-то это можно было назвать весьма условно. Строго говоря, была сказана пара фраз. Одну произнес Андрей, другую я. Состоялся обмен этими фразами во время трепа между мной и моим другом в нашем любимом баре, расположенном в подвале древней башни нашего кремля. Я целенаправленно надирался, так как совсем недавно обнаружил, что алкоголь, оказывается, способен облегчить боль в груди, поселившуюся там с недавнего времени. Андрюха пытался меня отвлечь от грустных мыслей и строил вслух планы по покупке оборудования для погружений. Я слушал невнимательно, точнее, пропускал все им сказанное мимо ушей — голова была занята другим. Андрей вдруг резко замолчал, как-то странно глянул на меня и спросил совсем не в тему:

— Так что ты решил с Иркой?

В голове у меня гулял хмель, всколыхнувший обиду и породивший вспышку злости. И я родил фразу, о которой в дальнейшем стоило пожалеть.

— Видеть ее не хочу! — выдал я.

Андрей все так же странно посмотрел на меня и протянул:

— Ну-ну…

Как-то эта реплика мне еще тогда не понравилось. Пить дальше расхотелось. Общаться с Анюшиным то же. Я попрощался и двинул домой.

Прошло еще дней десять. Ситуация в наших с Иркой отношениях не менялась. Вернее, мне так казалось. В тот день ко мне на перемене подошел Вовка Воронин. Подошел с явным желанием поделиться какой-то новостью. Я его недолюбливал: скользкий был тип, да еще любитель собирать слухи и еще больший любитель их распускать. Я сидел в аудитории в ожидании лекции. До ее начала оставалось еще минут десять, и народу пока было немного. Разговору никто не мешал.

— Вы что с Ириной окончательно расстались? — подсаживаясь ко мне, нарочито небрежно поинтересовался Вовка.

— А тебе какое дело? — с полоборота завелся я, поворачиваясь всем корпусом к незваному собеседнику.

— Да нет, я ничего, — зачастил Воронин, — просто видел вчера ее с Андреем в кино. Мило так беседовали, за руки держались.

Сердце у меня ухнуло куда-то в живот. Вовке я поверил сразу, памятуя ту беседу с Андрюхой в баре. Неспроста он тогда затеял этот разговор. Вот тебе и друг! А Ирка-то, какова!

— Уйди, а? — выдохнул я.

Видимо Воронин прочитал в моем взгляде что-то, что заставило его мгновенно испариться.

Тем не менее, для внесения полной ясности в тот же вечер я сел в засаду в скверике у Иркиного подъезда, выяснив предварительно, что ее нет дома. Ждал долго, почти до одиннадцати вечера. Уже в темноте опознал в очередной приближающейся парочке своих бывших подругу и друга. Они оживленно о чем-то беседовали, при этом Андрей приобнимал Ирку за плечи. К этому времени во мне уже было граммов триста коньяку: предвидя долгое ожидание и промозглую погоду, я захватил с собой походную отцовскую фляжку с этим божественным напитком. Продравшись сквозь заросли акации, я преградил дорогу этой сладкой парочке и воскликнул, изображая восторг:

— Какая встреча! Долго же вы гуляете! Устал ждать, ей Богу.

Андрюха откровенно растерялся. Ирка тоже поначалу смутилась, но почти сразу взяла себя в руки и перешла в наступление.

— Ты что, опустился до слежки. Не ожидала… — в голосе ее сквозило презрение.

Эти ее интонации подняли еще выше градус злости, кипевшей у меня в груди, и так уже подогретой коньяком. Злость искала выхода. Мозги, правда, еще чуть-чуть работали и, чтобы не ударить неверную подругу, я развернулся к Андрею.

— Ну, а ты что молчишь, друг ты мой единственный? Где моя любимая? — почему-то цитата из этой известной песни всплыла в памяти. Очень, как мне показалось, к месту.

— Ты сам от нее отказался, — Анюшин уже оправился от растерянности. Щеки его побледнели, губы сжались в нитку. С таким лицом он обычно бросался в драку.

— Ну, во-первых, не отказался, а во-вторых…. Постой, ты что, ей об этом сказал?

У Андрея дернулась щека. До этого момента я думал, что еще гаже на душе у меня быть не может. Оказывается, может. Там возник растущий ледяной ком, стремительно заполняющий пространство внутри меня. Я почувствовал, что еще пара секунд, и он дорастет до сердца. И сердце встанет. Ну, уж нет! Чтобы растопить этот ком я пробудил в себе уже не злость — ярость. Лед ушел, ярость осталось, и снова искала выхода. Я снова повернулся к Ирке.

— Он тебе об этом сказал?

Бывшая подруга опустила глаза и закусила нижнюю губу. Была у нее такая привычка в пиковых ситуациях.

— Сказа-а-ал, — протянул я. И опять повернулся к Анюшину. — Тебе напомнить, как это называется? Молчишь? Так вот, во все времена это называлось подлостью. А в отношении своего друга — подлостью в двойне.

Красиво сказал. Как по писанному. Коньяк, что ли вдохновения прибавил, или книжек перечитал? Андрей побледнел еще больше, хотя, казалось больше уж некуда. В глазах его загорелись опасные, злые огоньки. Хорошо зная его, я понимал, что Анюшин еле сдерживает себя и добавил нарочито спокойно:

— Сука ты, Андрюха.