Демидовы

В горнице стало совсем темно; хозяин опустил голову; костыль лежал рядом; рука нервно сжималась. Щука легкой, кошачьей походкой вышел из барского покоя.

Верную весточку подал Акинфий Никитич: спустя день в Невьянск наехал горный офицер Урлих. Был он молод; проворно соскочил с брички и пошел прямо в демидовские хоромы. Никита Никитич обрядился в бархатный кафтан, надел завитой парик, отчего казался теперь остроносым и еще суше. Сидел Никита в кресле и зорко поглядывал на дверь. Только что офицер переступил порог, Демидов потянулся к нему:

— Простите мне, гость дорогой, из-за болести я встретить не смог…

На офицере надет зеленый мундир, высокие сапоги — ботфорты, при шпаге, в руках — треуголка. Парик прост, пылен. Офицер щелкнул каблуками, поклонился. Демидов глазами указал на кресло:

— Садитесь, устали…

Гость не заставил ждать, сел прочно:

— Благодарю. От многих наслышался о вас, а видеть не доводилось.

— Вот и свиделись, — улыбнулся Никита. — О Демидовых кто не слышал. Льем пушки отечеству, чай за тем и прибыли…

— Вы угадали. — Офицер оглянулся и сердечно сказал: — У вас тут везде так прочно. Меня это поражает…

Демидов поднял голову и похвалился:

— Навек строились. Отец любил крепко, прочно ладить все. Да и край тут…

— Край дальний, но богатый, — согласился гость.

Демидов посмотрел на заношенное офицерское платье; на загорелых щеках юноши пробивалась щетинка, пышные брови густо срослись на переносице. Хозяин шевельнулся, повернул лицо в сторону гостя. Офицер смущенно опустил глаза: истощенное, желтое лицо стервятника было ему неприятно. В Санкт-Питербурхе и дорогой он наслышался о жестоком характере Никиты, — таким он и представлял его себе. Хозяин предложил:

— Сегодня о деле не будем говорить, сейчас вы отдохнете. — Демидов тяжело застучал костылем.

В горницу вошла черноглазая служанка, молча поклонилась.

— Отведи господина офицера в покой да накажи баню наладить: господин офицер с дороги! — приказал хозяин.

Гость шевельнулся, но Демидов нетерпеливо стукнул костылем:

— Почтите нашу уральскую баню…

Молодка ласково смотрела на офицера. Хозяин прикрикнул:

— Аль не слышишь? Веди гостя в покои!

Служанка поклонилась гостю и раскрыла дверь.

В полутемном коридоре под каменными сводами гулко отдавались шаги.

В горнице, где поместили санкт-питербурхского гонца, было мрачновато; узкие высокие окна слабо пропускали свет, под сводами стоял полумрак. На стене в дубовой черной раме висел портрет Никиты Демидова-отца, — его признал гость по рассказам.

Офицер сбросил портупею, положил на скамью шпагу, снял мундир и заходил по горнице; широкие половицы из тяжелого дуба гулко отдавали шаги. Куда бы ни поворачивался гость, за ним зорко следили с портрета жгучие глаза Никиты Демидова. Офицеру казалось, что тот хитро улыбается в свою смоляную бороду.

Гостю стало не по себе; не снимая пыльных сапог, он бросился на широкий диван и закрыл глаза. Кожа на диване была прохладна и пахла легким тленом; от усталости слегка кружилась голова. После столицы, где в гостиных все было хрупко и блестело, здесь давили массивность и темные цвета: дуб, камень, железо…

Спал и не спал гость; не слышал, как открылась тяжелая дверь и кто-то вошел.

— А вы и не поели? — Голос был тепел, приятен; офицер открыл глаза; перед ним стояла черноглазая молодка; у нее смуглое лицо и густые черные брови. — Надо поесть, — повторила она, — чать, устали?

Гость быстро вскочил, потянулся и улыбнулся молодке, сверкнули белые зубы. Молодка зарделась.

— Умыться бы! — попросил гость.

Она проворно приволокла медный таз, наполненный холодной водой; офицер умылся; стало легко и приятно.

Служанка сытно накормила гостя, взбила пуховую постель и отошла к двери. Она стояла, потупив глаза и нервно теребя края передника, чего-то выжидала…

— Ты что? — Гость поднял на нее голубые глаза и улыбнулся. Она была стройна, крепка. — Сколько тебе годов? — спросил он.

— Осьмнадцать. Не будет ли каких повелений? — Девка густо покраснела.

— Никаких. Я буду спать, можешь идти. — Офицер глянул на портрет. Ему показалось, что Демидов насмешливо улыбнулся.

Молодка, отступая спиной, взялась за дверное кольцо. Тяжелая дверь с певучим скрипом полуоткрылась, и девушка скрылась.

В окна заползали сумерки. Офицер поразился: на высокой башне куранты играли приятную мелодию.

Засыпая, он вспоминал то насмешливые, жгучие глаза портрета, то лукавые — молодки…

«Живут сюзеренами. Дам не видно, зато холопки».

Он повернулся, приятная теплота и усталость охватили молодое, здоровое тело.

Демидовские монетчики в подземелье невьянской башни спали тяжелым сном. Томили духота, мерзкие испарения; многие, гремя кандальем, бредили. На обрубке в каганце слабо светился огонек, по углам колебались густые тени. От духоты томила жажда, бородатые кандальники часто вскакивали, шатаясь и скребясь, шли к бадье, жадно пили тухлую воду. Напившись, валились на землю, храпели.

Старик монетчик с седой бородой не спал; в малом коробе поблескивали серебряные рублевки. Кабальный, расчесывая до крови закоростевшее тело, не отрывал от серебра глаз.