Дембель против бандитов

Свернув с черной асфальтовой ленты загородного шоссе, бандитский «Форд-Скорпио» неторопливо покатил по разъезженной колее узкого проселка. Под колесами хлюпала снежная жижа пополам с грязью. Дождевые капли, брызги, жидкое ледяное крошево, дымный туман растекались по плоскостям машины плотными струями. Слева и справа, сколько хватало взгляда, таяли в белесой дымке заснеженные равнины с черными проплешинами озимой пахоты. Это были поля окрестных колхозов. Над равнинами и проплешинами, над разбитым проселком суконным одеялом висело низкое небо: ртутное, ноздреватое, с лимонно-желтым контуром месяца, едва различимым промозглым январским утром. Впереди темнел небольшой поселок — несколько десятков убогих домиков с низкими крышами. Поселок этот, отстоявший от шоссе чуть больше чем в километре, казался совершенно необитаемым: ни машин, ни людей. Даже собак — и тех не было слышно.

— Ну и забрались… — угрюмо пробормотал Антип, сидевший за рулем.

— Как забрались, так и выберемся, — спокойно резюмировал Сникерс, подпиравший плечом слева Илью, и спросил Прокопа, сидевшего от пленника справа: — Старики его уже там?

— Час назад завез, как ты и сказал. И деда с бабой, и нотариуса нашего.

Спустя минут десять грязно-синий «Форд» остановился рядом с покосившимся от ветхости забором, и Антип, выйдя из машины, двинулся открывать калитку. За забором чернела древняя бревенчатая халупа. Хатенка — приземистая, с подпорками у покосившихся стен, с разваленной печной трубой на продавленной крыше, с мутными стеклами, затянутыми радужной бензиновой пленкой, — выглядела настоящей избушкой на курьих ножках. Трудно было представить, что теперь, в эпоху спутниковой связи, Интернета и виртуальной реальности, еще сохранились жилища времен Московской Руси.

Раскрыв дверку «скорпа», Сникерс весело кивнул Прокопу:

— Выгружай клиента!

Розовощекий блондин легонько подтолкнул Илью под локоть.

— Выходи, бычара… Только без фокусов, тут твои старики радом. Чтобы их за твое плохое воспитание наказывать не пришлось.

Возражать, а тем более сопротивляться было бессмысленно. Корнилов знал: эти подонки не остановятся ни перед чем. Не зря ведь розовощекий с таким значением напомнил о родителях! Да и руки Дембеля, заведенные за спину, туго стягивала толстая бельевая веревка… Не ногами же драться с этими тремя отморозками!

Стоя по щиколотку в снежно-водяном месиве, Илья ненавидяще погладывал на бандитов. А те явно не спешили: кривоносый, вразвалочку поднявшись на крыльцо, неторопливо закурил. Дембель хотел было пройти под навес, но Сникерс, угрожающе шагнув навстречу, прикрикнул с угрозой:

— Стоять, сука, где поставили!

Талая вода натекала в ботинки, мерзко хлюпая в мокрых носках. Илья чувствовал, как леденеют промокшие ноги, отнимаются пальцы, стынут колени, как мертвящий холод поднимается в живот, в сердце, как заливает его нутро до ознобной дрожи…

Но хуже всего было напряжение ожидания, чувство полнейшей неизвестности: а дальше что?

Что станется с мамой и папой? Что сделает цыган Яша с Димкой? И вообще — чем закончится вся эта история? И закончится ли она когда-нибудь?

Настоящее выглядело безнадежным, будущее — туманным, а потому и вовсе беспросветным. Оставалось лишь самоуспокаиваться, да и то — мысленно…

Ничего, еще не все потеряно. Он, Илья Корнилов, пока жив, и это самое главное. Он еще повоюет. Он еще накажет этих гадов. И за мать, и за отца, и за Димку… Да и за себя тоже.

— Ну что, хватит прохлаждаться, пора дело делать. В хату давай. — Бросив окурок в лужу, Сникерс направился к дощатой двери. — Осмотрись, оцени хатенку… Теперь вам тут жить придется.

Хлюпая тонкими ботинками по талому снегу, Корнилов двинулся в сени, Прокоп последовал за ним. В ноздри Ильи сразу же пахнуло сыростью, плесенью, сапожной ваксой и почему-то хозяйственным мылом.

А Сникерс уже открыл перед, пленником дверь в комнату, и тот, пригнув голову, чтобы не задеть лбом низкую притолоку, шагнул внутрь…

Первое, что увидел Илья, — мать. Точней, даже не ее, а ее глаза: большие, влажные, в тонкой паутине морщинок. Заметив сына, Елена Николаевна тоненько вскрикнула, испуганно прикрыв рот ладонью, и тут же отдернула руку, словно прикоснувшись к горячему утюгу.

Мать сидела на грубо сколоченной табуретке рядом с окном. Лежащие на коленях руки, полусогнутая спина, опущенные уголки рта — все выдавало ее отчаяние и безысходность.