Дембель давай!

Служба моя протекала так. Вставать приходилось в шесть, тут уж никуда не денешься, Ермил и Федос, естественно, спали, я быстренько подметал наши 10 квадратных метров и кемарил на табуретке до завтрака. Салабонов дежурный выгонял на зарядку, но меня не трогали, ибо наш Взвод существовал сам по себе. Из столовой я приносил пайки своим ленивым Дедам (для чая они мне выделили флягу) и отваливал в Штаб. Отдельного кабинета у Начальника всей Артиллерии почему-то не было, вместе с ним сидели майор Сухоруков и его секретутка Оля. Впрочем, господа офицеры своим присутствием нас не баловали, и сидел я целыми днями, корябая пером да болтая с Олей, попутно осваивая украинский язык. Первую неделю я «тренировался», то есть писал всё, что в голову взбредет по мето́де Юрчука, осваивая плакатное перо. Это были эдакие философские эссе об Армии, Службе и об отношении ко всему этому, Юрчук эти заметки читал, хмыкал и прятал. И научился-таки, чтоб ему повылазило! И пошла-поехала писанина. Конечно, это не в наряды ходить и не в парке мерзнуть, у меня был свой ключ от кабинета, в теплой Гоге (туалет – жарг.) можно было курить и не отдавать честь хоть самому Командиру Полка; в столовую я ходил не строем, а сам по себе, а при малейшем свободном «окне» сбегал в Клуб. А вечером спокойно занимался своими делами: вёл дневник, писа́л письма, стихи, тексты песен и наброски к повести «Неглинный Мост». На развод я ЗАБИЛ, и приходил в казарму далеко за полночь, когда все уже откричали «Дембель давай!», выключили Ящик и угомонились, чтобы спокойно лечь спать. Не высыпался, понятное дело, но после обеда всегда можно было покемарить, сидя за столом. Так что жить было можно, но я продолжал мечтать о Клубе.

Однажды в ДО зашел приехавший с проверкой генерал со свитой – а я с местными шары катаю! Вот была картинка! Генерал оказался с юмором, обошлось. Чтобы как-то закрепиться, я пытался собрать свою группу, но… Я-то умел играть на всех инструментах, а найти остальных музыкантов было нереально. Зато принял участие в концерте самодеятельности, спел пару песен.

Деды мои относились ко мне более чем лояльно, ибо Ермил был родом из Электростали, а Федос – просто компанейским парнем без заморочек. Так что х/б я не стирал, кровати не застилал и не ровнял, «подъем-отбой» не делал, парадным шагом не ходил, ремень до упора не затягивал, крючок не застегивал (даже в Штабе), а делал только то, что ПОЛОЖЕНО: следил за чистой и порядком в тумбочках, приносил еду из столовой да иногда ходил в Чипок. Полученные посылки дружно проедали вместе, забравшись в нутро БРДМа, и выпивали тоже частенько в «точках» и на природе (это уже ближе к весне). Эти шланги тоже Службы не знали, на разводы, в парк и наряды никогда не ходили, да и в казарме не сидели, а целыми днями тусовались в гараже у Жуха в ДОСах или где-то ходили по своим делам. А Жух с Дереком в казарме и не появлялись, только буха́ли в том же гараже. Один раз пофигист Жух даже нелегально отпустил Федоса домой на недельку, а Юрчуку сказал, что он сидит на Губе.

На Новый Год все, естественно, собрались ВНЕДРЯТЬ, и Федос прогнал меня из казармы, дабы под ногами не болтался. Понятное дело, я прямиком двинул в Карантин, где собрались все Наши под присмотром Сэла. Еды было навалом, и я просидел всю ночь за столом, смотря местный Голубой Огонек. Такого тоскливого Нового Года у меня еще не бывало!

А вот как я отметил 23 февраля. Был выходной, все командиры нажирались по домам, я поскучал до обеда в казарме, а потом подумал: А гори оно все огнем! И пошел на Крупчатку, денег хватило на одну Осень, плавленый сырок, пачку Ватры (самые дешевые сигареты без фильтра по 16 копеек – другого мы себе позволить не могли) и четвертинку черного хлеба. А потом двинул в Штаб, где скучал один дежурный лейтенант и маялся один часовой у флага. Честь я нагло не отдал ни тому, ни другому, а прямиком протопал в свой кабинет. Там заперся и начал писа́ть письмо Джульетте, попивая вино и покуривая. Кайф! Но и смех тоже.