Демаскировка

Суэво с грохотом захлопнул дверь.

8

Утро оказалось ужаснее ночи.

Трясясь, постанывая, Гренцлин выполз из кровати в промерзшую комнату. За окном порхали снежинки, в щели свинцового переплёта тянуло сквозняком. Он с трудом натянул шлафрок поверх мокрой от пота сорочки, нагнулся под кровать за горшком. Тут его скрутил такой рвотный спазм, что он не услышал стука двери, и даже освободив желудок, не сразу почувствовал, что в спину между лопатками упирается что-то очень острое.

— Вставайте, — донёсся скрипучий голос Морбонда. — Даже последнему грязному шпику негоже умирать лицом в собственном дерьме и блевотине… А недурно вам досталось, — проговорил он, когда Гренцлин кое-как выпрямился и сел на кровать. Теперь острие рапиры было направлено под горло, в ямку между ключицами. — О чём вы вчера говорили с моей женой?

На этот раз барон Морбонд пребывал не в мимолётном приступе гнева, а в холодном, непоколебимом бешенстве. Рапира в его руке не дрожала.

— Прекрасный… — попытался сказать Гренцлин, но из пересохшего, обожжённого рвотой горла вырвался только неслышный сип. Мучительно морщась, Гренцлин усилил голос: — Прекрасный момент, ваша милость. Никогда в жизни так не мечтал умереть, как сейчас. Колите. — Трясущейся рукой он потянулся к табурету за кувшином воды. Морбонд больно хлестнул его рапирой по руке. — Клапос! Дайте глотнуть воды, и я всё скажу!

— Пейте. — Морбонд терпеливо дожидался, пока Гренцлин осушит полкувшина. — Итак, о чём вы сговаривались у меня за спиной?

Гренцлин отставил кувшин. Лицо ещё зудело и жгло, всё тело ломило, но способность мыслить мало-помалу возвращалась.

— Она сама вам рассказала? — спросил он и тут же ответил себе: — Нет. Тогда бы вы знали всё. Выследили слуги, конечно. Всё это сказки, что они её суеверно боятся, да?

— Говорите! — Морбонд вновь приставил острие к его шее.

— Уберите это, ваша милость. Не надо блефовать, вы не убьёте королевского чиновника при исполнении. Я и так всё расскажу. Но сначала хочу услышать от вас: почему вы солгали, что не знали Реммера?

Клинок дрогнул.

— Это Севенна вам рассказала? — Барон хранил самообладание, но его глаза потемнели от боли.

— Поверьте, ваша милость, она не подслушивала. Просто через дверь вашего кабинета слышно лучше, чем вам кажется. Итак, почему?

Барон положил рапиру на стол.

— Послушайте, Гренцлин, я не изменник. Я бы не пустил этого арродиста на порог, но он назвался вашим тайным агентом. Сказал, что всё делается с ведома короля, что его величеству угодно спрятать Арродеса от автоката и Гильдии. Да, я согласился предоставить ему убежище. Да, я был дураком, что поверил. Я был так ослеплён, что поверил бы во что угодно, лишь бы вернуть Севенне её память… её душу… — Морбонд встал и развернулся спиной к Гренцлину.

— Реммер пообещал вам это? — Гренцлин не верил своим ушам. — Что Арродес вернёт Севенне память, если вы дадите ему убежище? Но это невозможно, даже алмеханики неспособны перезаписать воспоминания на живой мозг…

— Мне-то откуда знать такие вещи?

— Теперь понятно, — Гренцлин глотнул ещё воды. — Наверное, они из-за этого и поссорились. Реммер уговаривал Арродеса сыграть в шарлатана, а тот отказался…

Морбонд не слушал.

— Реммер сказал, что память Севенны записана в этой самой машине, — сказал он, — что у него есть план, как заманить машину в ловушку, убить и вытащить эту самую ленту, как бишь её… Гренцлин, поверьте, я на всё готов, чтобы она вновь стала человеком. А этот прохвост к тому же убедил меня, что работает на короля! Что помощь Арродесу не будет изменой! Как я мог устоять?

— Стала человеком? А по-вашему, она не человек?

— Она пуста внутри. — Морбонд всё ещё стоял к нему спиной. — У неё всё поддельное. Она научилась делать вид, что получает удовольствие от украшений, музыки и прочего, но меня не обманешь, я-то видел, как она постепенно учится изображать эти чувства. А в делах Венеры она холоднее льда. Вы никто, Гренцлин, меньше чем никто, мелкий шпик подлого сословия, поэтому я не обинуюсь рассказывать вам такие вещи. Она не испытывает любовной страсти, и даже не умеет притворяться, потому что некому было научить её притворству в этих делах. Она ничего не хочет. Не только этого — совсем ничего. Она только старается угодить. Она пустая оболочка. У неё не просто стёрли память. У неё вынули душу.

— Но она хочет вернуть память. Это настоящее желание, не так ли?

— Этого хочу я. А её научили, что жена должна следовать желаниям мужа, что это правильно. Вот что для неё важно, только это одно — делать всё правильно! — Морбонд наконец развернулся к нему. — Вы об этом с ней говорили? Она и вас убедила, что сама хочет вернуть память?

Гренцлин не верил, не смел поверить. Морбонд слеп, он просто ничего не видит, если Севенна не открывает душу ему, это не значит, что у неё вовсе нет души… но если он прав… Последний смысл… Он рискнул жизнью и навлёк на себя смерть, и всё было впустую? Поверить этому — значило предаться отчаянию такой глубины, что лучше бы сразу умереть.

— Позвольте мне поговорить с её милостью, — проговорил он, еле шевеля губами.